Он говорил спокойно, но в тони его голоса слышалась угроза. Я продолжал сидеть молча, недоумевая, зачем он похитил меня.
Мы ехали около двух часов; я никак не мог догадаться, куда меня везут. Иногда по стуку камней можно было думать, что мы едем по шоссе, иногда по тихой, спокойной езде можно было предположить, что карета катится по асфальту. Но за исключением этой разницы в звуках не было ничего, что могло бы помочь мне догадаться, где мы. Бумага на окнах была непроницаема, а переднее окно затянуто синей занавеской. Мы выехали из Палль-Малля в четверть восьмого, а на моих часах было без десяти минут девять. Когда наш экипаж, наконец, остановился, мой спутник опустил окно, и я мельком увидел низкий свод подъезда, где горела лампа. Когда я поспешно вышел из кареты, дверь подъезда распахнулась, и я очутился в доме. У меня осталось смутное впечатление, что перед подъездом была лужайка и деревья. Не могу сказать – была ли то усадьба, или просто дом в деревне.
В доме горела лампа под цветным колпаком. Огонь ее был спущен так сильно, что я едва мог разглядеть довольно большую переднюю, увешанную картинами. В полумраке я заметил, что дверь нам отворил маленький, невзрачный, сутуловатый человек средних лет. Когда он повернул к нам свет, я увидел, что он был в очках.
– Это м-р Мелас, Гарольд? – спросил он.
– Да.
– Отлично! Отлично! Надеюсь, вы не рассердитесь на нас, м-р Мелас, но мы не могли обойтись без вас. Если вы хорошо отнесетесь к нам, то не пожалеете, но если вздумаете сыграть с нами какую-нибудь штуку, то… сохрани вас Бог.
Он говорил отрывисто, нервным тоном, хихикая между словами, но почему-то он внушил мне больше страха, чем мой спутник.
– Что вам нужно от меня? – спросил я.
– Только, чтобы вы предложили несколько вопросов одному господину, греку, который в гостях у нас, и передали бы нам его ответы. Но говорите только то, что вам скажут, или… – тут он опять нервно захихикал, – лучше бы вам было не родиться.
Говоря это, он отворил дверь и ввел меня в комнату, по-видимому, роскошно убранную, но также плохо освещенную одной, полуспущенной лампой. Комната была большая и по тому, как мои ноги утопали в ковре, очевидно, богато меблированная. Я мимоходом заметил бархатные стулья, высокий, белый мраморный камин и, как мне показалось, с одной стороны его набор японского оружия. Как раз под лампой стоял стул; пожилой человек указал мне на него. Молодой вышел из комнаты и внезапно вернулся через другую дверь, ведя за собой джентльмэна, одетого во что-то в роде халата. Джентльмэн медленно приближался ко мне. Когда он вошел в круг слабого света, бросаемого лампой, я ужаснулся его вида. Он был смертельно бледен. Его выпуклые глаза сверкали как у человека, дух которого сильнее плоти. Но что поразило меня больше всех признаков физической слабости, – это то, что все его лицо было покрыто полосами пластыря, скрещивавшимися между собой; таким же большим куском пластыря был закрыт и рот.
– У тебя доска, Гарольд? – крикнул пожилой, когда вошедшее странное существо скорее упало, чем село на стул. – Свободны у него руки? Ну, дай ему грифель. Предлагайте ему вопросы, м-р Мелас, а он будет писать ответы. Прежде всего, спросите его, готов ли он подписать бумаги.
Глаза незнакомца вспыхнули.
– Никогда, – написал он по-гречески на доске.
– Ни на каких условиях? – спросил я по приказанию нашего тирана.
– Только в том случае, если я увижу, что ее будет венчать мой знакомый греческий священник.
Пожилой захихикал язвительно.
– Вы ведь знаете, что ожидает вас в таком случае?
– Лично мне все равно.
Вот несколько вопросов и ответов из нашего странного разговора, частью устного, частью письменного. Несколько раз я должен был спрашивать его, согласится ли он подписать бумагу, и несколько раз передавал его негодующий ответ. Но скоро мне пришла в голову счастливая мысль. Я стал прибавлять свои слова к каждому вопросу, – сначала невинного свойства, чтобы убедиться, не понимает ли по-гречески который-нибудь из двух присутствующих. Когда же я увидел, что они ничего не подозревают, я начал более опасную игру. Вот, приблизительно, наш разговор.
– Ваше упрямство только повредит вам. Кто вы?
– Мне все равно. Я иностранец.
– Вы сами навлекаете беду на себя. Сколько времени вы здесь?
– Пусть будет так. Три недели.
– Состояние никогда не перейдет к вам. Чем вы больны?
– Оно не перейдет к негодяям. Они морят меня голодом.
– Вы будете свободны, если подпишите. Кому принадлежит этот дом?
– Я никогда не подпишу. Не знаю.
– Этим вы не окажете ей услуги. Как ваше имя?
– Пусть она сама скажет мне это. Кратидес.
– Вы увидите ее, если подпишете. Откуда вы?
– Так, значит, я никогда не увижу ее. Из Афин.
Еще пять минут, мистер Холмс, и я разузнал бы всю историю под самым носом этих господ. Мой следующий вопрос уяснил бы мне все, но в это мгновение отворилась дверь, и в комнату вошла какая-то женщина. Я разглядел только, что она была высока ростом, грациозна, с черными волосами и в каком-то свободном белом платье.
– Гарольд! – сказала она по-английски с иностранным акцентом. – Я не могу оставаться дольше; так скучно оставаться одной, с… о, Боже мой, это Павел!
