Приключения Каспера Берната в Польше и других странах - [142]

Безрукого купца Толкмицкого из Эблонга хорошо знают в Гданьске. И в доме Бернатов он три или четыре раза бывал по своим делам.

Вацку очень хотелось расспросить дядю Франека о временах, когда тот скитался по лесам, но бывший крепостной об этой поре своей жизни вспоминать не любил. Зато о похищении тети Митты и тети Уршулы Вацек слышал от Франца раз двадцать, не меньше.

…К сожалению, под вечер на солнце набежали тучи и минуту спустя стал моросить мелкий, совсем не весенний дождик.

Отец постучал в окошко, предлагая Вацку снова перебраться к ним.

В дороге хорошо думается. Хотя по весенней распутице лошадям трудно было тащить тяжелый возок, кроме Франца, никто этого не замечал.

Фромборк! Сколько с этим замком связано воспоминаний и у Збигнева и у Каспера! Только Вацек может, поминутно высовываясь в окошечко, задавать то отцу, то дяде свои бесконечные вопросы.

И каждый раз, удовлетворив любознательность или любопытство мальчика, Збигнев снова погружался в размышления.

Фромборк! Здесь они с Миттой искали заступничества у отца Миколая, отсюда выехал их свадебный поезд в Ольштын… Двадцать лет прошло с тех пор, но не было ни одного дня, чтобы он, Збигнев, не благословил господа за то, что он послал на пути его Митту! С каким благородством, терпением и великодушием принимала она все испытания, выпавшие на их долю: болезнь и смерть ее бедного отца, столь внезапно свалившуюся на семью Суходольских бедность, смерть родителей Збигнева, которые своей любовью и заботой заставили невестку забыть о постигшей ее утрате… Да и со Збигневом в первые годы замужества Митте было нелегко. Несмотря на свою нежнейшую любовь и преданность, молодой супруг своей вспыльчивостью, упрямством и необузданностью часто огорчал ее. У них в семье это так и называлось: «шляхетство напало»…

Сокрушенно вздохнув, Збигнев пошевелился на кожаных подушках возка.

Этого было достаточно. Вацек тотчас же отозвался:

– Дядя Збышек, ты не спишь? Вот отец говорит, что в тысячной толпе можно безошибочно узнать отца Миколая, такое благородное и открытое у него лицо и такие сияющие необычайным светом у него глаза… Как ты думаешь, если мне не скажут, что это каноник Коперник, я догадаюсь, что это он?

Збигнев беспомощно оглянулся на шурина. В прошлом году, когда они навещали отца Миколая, тот был уже тяжело болен, много времени проводил в постели, почему и утратил обычно свойственную ему живость и подвижность. Тучный, одутловатый, он сейчас мало походит на портрет, который рисуется в воображении мальчика…

Однако Каспер не заметил беспомощного взгляда Збигнева и не слышал вопроса Вацка. В дороге хорошо думается… Каспер тоже думал о своей жизни, столь неразрывно связанной с замком Лидзбарк, с замком Фромборк, с именем Коперника… О трудной судьбе этого великого ученого, в течение долгих лет осужденного на одиночество и безвестность… Ах, как прав был отец Тидеман Гизе, настаивавший на издании трудов отца Миколая! Хорошо, что хотя бы сейчас, на склоне жизни, Учитель увидит свое творение, отпечатанное – подумать только – в тысяче экземпляров!

– Отец, скажи! – тронув его за локоть, произнес Вацек умоляюще.

– Вацек спрашивает, – пояснил Збигнев, – сможет ли он узнать каноника Коперника, не предупрежденный заранее, что это он.

Каспер удивленно поднял свои тонкие брови.

– Конечно! – сказал он с убеждением.

– А почему учение отца Миколая излагает Ретик, а не он сам? – задал новый вопрос Вацек. – И почему его называют то Ретик, то де Лаухен? И почему…

Тут Збигнев протестующе поднял руку.

Легче всего было удовлетворить любопытство племянника относительно личности самого Ретика. Збигиев и сам был до того восхищен этим смелым, умным и талантливым ученым, что мог говорить о нем часами.

– Заметь, – начал он наставительно, – Ретик всего на год был старше тебя, когда о нем заговорили в Европе: в пятнадцать лет он уже слыл прославленным математиком. А в двадцать два года он был приглашен профессором в Виттенбергский университет! Родом он из швабской земли, из области Форальпенберг, в древности называемой Ретией. Вот он и переименовал себя на «Ретика» – родом из Ретии. Благородная скромность ученого, стремящегося прославить свою страну, но отнюдь не самого себя… Примеров такой скромности мы знаем много…

Каспер с удовольствием слушал дельные и толковые рассуждения друга. Еще в Краковской академии мало кто мог сравниться в логике и красноречии со студентом Збигневом Суходольским.

Правда, когда Збышек заговорил о благородной скромности, Каспер улыбнулся, но тут же упрекнул себя в душе за то, что все еще судит о товарище по воспоминаниям юности… Сейчас Збышек очень, очень изменился…

– Возьми хотя бы Гжегожа из Санока[64], – так же наставительно продолжал Збигнев. – Кто он, из какого рода, мы не знаем… Знаем только, что он прославил свой родимый Санок! Или тот же Войцех из Брудзева, или Ян из Стобницы – все они, как один, думали о прославлении своей страны, а не о собственной славе. Будучи видным ученым, Ретик в «Первом повествовании» даже не упоминает своего имени, он стремится только как можно яснее и понятнее изложить взгляды Коперника…