– Слѣдовательно, спросилъ Альтамонтъ,– теплота вашего тѣла одинакова какъ здѣсь, такъ и въ Англіи?
– Почти одинакова, отвѣтилъ докторъ. – Что касается другихъ млекопитающихъ, то ихъ температура вообще нѣсколько выше температуры человѣка. Ближе всѣхъ въ этомъ отношеніи подходятъ къ человѣку: лошадь, заяцъ, слонъ, морская свинья и тигръ; кошка, бѣлка, крыса, пантера, овца, бывъ, собака, обезьяна, козелъ, коза достигаютъ температуры ста трехъ градусовъ, но температура привиллегированнаго животнаго, свиньи, превышаетъ сто четыре градуса (+40° стоградусника).
– Это очень обидно для насъ, людей, сказалъ Альтамонтъ.
– Затѣмъ уже идутъ рыбы и земноводныя, которыхъ температура измѣняется согласно съ температурою воды. Змѣя имѣетъ только восемьдесятъ шесть градусовъ теплоты (+30° стоградусника), лягушка – семьдесятъ (+25° стоградусника), акула – столько-же, въ водѣ, температура которой ниже всего лишь на полтора градуса; наконецъ, насѣкомыя, повидимому, имѣютъ температуру воды и воздуха.
– Все это очень хорошо, сказалъ Гаттерасъ, до сихъ поръ не принимавшій участія въ бесѣдѣ,– и я очень благодаренъ доктору, который охотно дѣлится съ нами своими свѣдѣніями. Послушавъ наши разсужденія, можно подумать, что намъ предстоитъ переносить палящіе жары. Не своевременнѣе-ли было-бы поговорить о стужѣ, и указать самую низкую, до сихъ поръ наблюдаемую, температуру.
– Совершенно вѣрно, замѣтилъ Джонсонъ.
– Ничего не можетъ быть легче, отвѣтилъ докторъ,– въ этомъ отношеніи я могу сообщить вамъ кое-какія интересныя данныя.
– Еще-бы! сказалъ Джонсонъ. – Вамъ и книги въ руки.
– Друзья мои, я знаю только то, что другіе сообщили мнѣ, и когда я выскажусь, вы будете столь-же свѣдущи, какъ и я. Итакъ, вотъ что я могу сказать вамъ относительно холода и низкой температуры, которымъ подвергалась Европа. Насчитывается не мало памятныхъ зимъ; какъ кажется, самыя суровыя изъ нихъ повторяются въ періодъ сорока одного года, періодъ, совпадающій съ наибольшимъ появленіемъ пятенъ на солнцѣ. Упомяну о зимѣ 1364 года, когда Рона замерзла до города Арля; о зимѣ 1408 года, когда Дунай замерзъ на всемъ протяженіи своего теченія и когда волки переходили по льду Каттегатъ; о зимѣ 1509 года, въ теченіе которой Адріатическое и Средиземное моря замерзли въ Венеціи, Сеттѣ и Марсели, а Балтійское море не было еще свободно отъ льдовъ 10-го апрѣля; о зимѣ 1608 года, когда въ Англіи погибъ весь скотъ; о зимѣ 1789 года, во время которой Темза замерзла до Гревсенда, на шесть миль ниже Лондона; о зимѣ 1813 года, о которой французы сохранили столь ужасныя воспоминанія; наконецъ, о зимѣ 1829 года, самой ранней и самой продолжительной изъ зимъ девятнадцатаго столѣтія.
– Но здѣсь, за полярнымъ кругомъ, до какого градуса опускается температура? спросилъ Альтамонтъ.
– Мнѣ кажется, что мы испытали наибольшіе когда-либо наблюдаемые холода, такъ какъ спиртовой термометръ однажды показывалъ семьдесятъ два градуса ниже точки замерзанія (-58° стоградусника). Если не ошибаюсь, то наибольшіе холода замѣчены путешественниками: на островѣ Мельвиля – шестьдесятъ одинъ градусъ, въ портѣ Феликса – шестьдесятъ пять, и въ фортѣ Соединенія – семьдесятъ градусовъ (-56° стоградусника).
– Да, замѣтилъ Гаттерасъ,– насъ очень некстати задержала суровая зима.
– Задержала зима? переспросилъ Альтамонтъ, въ упоръ глядя на капитана.
– На пути къ западу, поспѣшилъ сказать докторъ.
– Такимъ образомъ, продолжалъ Альтамонтъ,– minimum и maximum испытанной человѣкомъ температуры вращаются приблизительно въ предѣлахъ двухсотъ градусовъ?
– Да,– сказалъ докторъ. Термометръ на открытомъ воздухѣ, защищенный отъ дѣйствія отраженныхъ лучей теплоты, никогда не поднимается выше ста тридцати пяти градусовъ надъ точкою замерзанія (+57° стоградусника), а при самой жестокой стужѣ никогда не опускается до семидесяти двухъ градусовъ (-58° стоградусника). Такимъ образомъ друзья мои, тревожиться намъ нечего.
– Но если-бы солнце вдругъ погасло,– спросилъ Джонсонъ,– развѣ на землѣ не стало-бы отъ этого холоднѣе?
– Солнце не погаснетъ,– отвѣтилъ докторъ;– но если-бы и погасло, то, по всѣмъ вѣроятіямъ, температура не опустилась-бы ниже указанныхъ мною предѣловъ.
– Очень странно.
– О, я знаю, что для пространствъ, находящихся внѣ земной атмосферы, нѣкогда допускали тысячи градусовъ холода, число которыхъ пришлось, однакожь, поубавить послѣ опытовъ французскаго ученаго Фурье. Онъ доказалъ, что если-бы земля наша была помѣщена въ пространствѣ вполнѣ лишенномъ теплоты, то замѣчаемые у полюсовъ холода проявлялись бы въ болѣе рѣзкой формѣ и что между температурами дня и ночи существовала-бы громадная разница. Изъ этого слѣдуетъ, что въ нѣсколькихъ милліонахъ миль отъ земля не холоднѣе, чѣмъ здѣсь.
– Скажите, докторъ,– спросилъ Альтамонтъ,– правда-ли, будто температура Америки ниже температуры другихъ странъ свѣта?
– Безъ сомнѣнія, но, пожалуйста, не гордитесь этимъ,– улыбнулся докторъ.
– Чѣмъ-же это объясняютъ?
– Объяснять-то объясняютъ, но только весьма неудовлетворительно. Такъ, Галлей утверждаетъ, что комета, столкнувшись съ землею, измѣнила ось вращенія послѣдней, т. е. положеніе ея полюсовъ. По его мнѣнію, сѣверный полюсъ, нѣкогда находившійся въ Гудсоновомъ морѣ, перемѣстился къ востоку, и страны прежняго полюса, такъ долго скованныя стужею, сохранили значительную степень холода, который не могли разсѣять даже многіе вѣка солнечной теплоты.
