Приключения инспектора Бел Амора. Вперед, конюшня! - [104]

— Как же мы тебя назовем? Начальник команды?

— Нет, это ответственность, это на виду. Что-нибудь потише, будто я не у дел. Чтобы не привлекать внимания.

— Ну, не знаю... Может быть, главный консультант? Звучит вполне безответственно.

— Консультант — это неплохо, — раздумчиво сказал Лобан. — Плохо, что главный.

— Почему? Главный — хорошо. (Этот разговор напомнил мне мой первый разговор с шеф-коком.)

— Главный — настораживает. Если есть главный консультант, значит есть и подчиненные консультанты... Какой-то консультативный отдел при конюшне. Значит, мы что-то задумали.

— А если просто: Консультант? С большой буквы.

— С маленькой, с маленькой буквы. А еще лучше: внештатный консультант.

— Решили. Но если внештатный, то как же тебе платить?

— О моей зарплате не беспокойся.

— Не понимаю. Если тебе нельзя высовываться, а зарплату платят, то займись конюшней без всякой официальной должности. Никто и знать о тебе не будет.

— Нет, надо, чтобы знали — где я. Мое исчезновение тоже может вызвать подозрения.

Я хотел спросить — от КОГО это он так маскируется? — но сдержался; если будет надо, мне скажут.

— Ты не очень-то загибай в конюшне свои порядки. Ладно? Ребята тебя боятся. А тут еще три технических поражения подряд.

— Я знаю. Я постараюсь не загибать.

— Да. Ну, объясни им, что ты не людоед и все такое.

— Если хочешь, сам объясняй. Я делаю свою работу. На работе я злой и кровожадный.

— А если твоя работа потребует от тебя быть добрым?

— Если работа потребует? Если моя доброта приведет к нужному результату — я стану добрым. Даже добреньким. Цель оправдывает средства. Но зачем? С кем быть добрым? С этими жеребцами?

— Ты слишком жесток к ним, — сказал я. — Они хорошие ребята.

— Я тоже так думаю. Но с твоей добротой они станут, как минимум, инвалидами. Как максимум — трупами. Мы влезли в политику. На стадионе уже убивают. Скоро начнут убивать прямо на полигоне.

Лобан усмехнулся и замолчал. Он затронул нашу с ним запретную тему. Я ее продолжил:

— Я тогда был не прав, но я не хотел тебя ломать. Подкатил сзади. Азарт, подкат. Это же Игра.

— Я знаю. Это Игра.

— Я не хотел напоминать.

— Чего уж там.

<3десь самое место рассказать, как я однажды сломал Лобана.

Я, конечно, не хотел ломать ему ногу, но в злом азарте, когда Лобан довел меня своими подковерными финтами «туда-сюда и под себя», я догнал его и, не переводя скорости, дал по импульсу и подкатил сзади, но получился не «подкат», а «коса» — импульсивный бросок и косящий удар по голени. Лобан лишь вскрикнул и рухнул. Ему еще повезло, что не отрезало ногу. Лобана унесли на носилках, меня удалили с полигона, а потом дисквалифицировали на один год. Это был наш последний матч — и для меня, и для Лобана.>

— Идем, похлебаем супу.

Ночью Лобану и Толику было плохо. Доктор Вольф до утра не отходил от них.

— Что с ними? — спросил я.

— Суп в них заговорил. Глазенап. И бамьи хвостики.

В камбузе взрывались котлеты по-саперски. Значит, шеф-кок был в плохом настроении.

ПОХОЖДЕНИЯ КОРОВЫ.

АРЕСТ В БОЛОТЕ.

ПОДЖОПНИК. Весь следующий день Лобан с Коровой отсыпались, читали старые газеты и бегали на горшок, а в столовой появились только к ужину; на третий день Лобан еще болел, его представление конюшне опять отложили, а я прогулял Корову по легкому орбитальному маршруту, и он, фыркая на «б», «в» и «п», немного рассказал о себе: он бывший член цекома Болота-на-Оби, то есть, обыватель-пофигист, который «ни вашим, ни нашим». Болото было стихийной народной конгломерацией, оно располагалось как раз посередине пути между левыми и правыми ультрами, и чтобы войти в контакт и пустить друг другу большую кровь, и тем и тем нужно было переехать Болото, и потому большую кровь пускали болотам как слева, так и справа. «Болото наступает! Суши болото!» — орали левые и правые. В конце концов вражда между этими двумя концами одной палки была чисто теоретической, по-настоящему они ненавидели только Болото — когда два конца начинают сближаться, чтобы поколотить друг друга, палка ломается...

Так вот, Толик стал рассказывать, как по доносу дружка он угодил в страшный Шараглаг-на-Оби... но, вспомнив концтабор, Корова опять расплакался и уже не мог говорить.

Через несколько дней, привыкнув к супам и антрекотам нашего шеф-кока, Корова расслабился и смог продолжить. Коровой его назвали не только потому, что он был напарником Лобана в побеге, но и за его страшное заикание на «му»:

— М-м-му-мура! М-м-му-мурло! М-м-му-мусор!

В Приобской армии он не мог произнести слова «мушка», «мушкет», «мундир», «мулла» (в армии ханта была майорская должность полкового муллы), даже не смог принять присягу из-за слова «мужественно». Это уже никуда не годилось. Корову комиссовали, и на гражданке в конце концов именно это заикание привело его в концлагерь, когда он в дружеской подвыпившей компании оказался пьянее водки и отозвался весьма непочтительно о Приобском ханте:

— Он м... м-м... м-му... м-му-у-у... Он м-м-мудак!

(Это мычанье было квалифицировано трибуналом как отягчающее обстоятельство — в доносе было сказано, что Толик обозвал ханта Ханты-Вездесущего «мудаком», при этом «оскорбительно замычал».)