Приключения Гекльберри Финна - [97]

Когда мы вернулись домой, тётя Салли до того обрадовалась мне – и смеялась, и плакала, и обнимала меня, и даже принималась колотить, только совсем не больно; обещала и Силу тоже задать, когда он вернётся.

А в доме было полным-полно гостей: все фермеры с жёнами у нас обедали, и такой трескотни я ещё никогда не слыхал. Хуже всех была старуха Гочкис, язык у неё молол без умолку.

– Ну, – говорит, – сестра Фелпс, видела я этот сарай и думаю, что ваш негр полоумный. Говорю сестре Демрел: «А что я говорила, сестра Демрел? Ведь он полоумный, – так и сказала, этими самыми словами: вы все меня слыхали, – он полоумный, говорю, по всему видать. Взять хоть этот самый жёрнов, – и не говорите мне лучше! Чтобы человек в здравом уме да стал царапать всякую чушь на жёрнове? С чего бы это? – говорю. Здесь такой-то разорвал своё сердце, а здесь такой-то утомлялся тридцать семь лет и прочее, побочный сын какого-то Людовика… забыла, как его фамилия… ну просто чушь! Совсем рехнулся, говорю». Так с самого начала и сказала, и потом говорила, и сейчас говорю, и всегда буду говорить: этот негр совсем полоумный, чистый Навуходоносор, говорю…

– А лестница-то из тряпок, сестра Гочкис! – перебила старуха Демрел.

– Ну для чего она ему понадобилась, скажите на милость?

– Вот это самое я и говорила сию минуту сестре Оттербек, она вам может подтвердить. «А верёвочная-то лестница?» – говорит. А я говорю: «Вот именно, на что она ему», говорю. А сестра Оттербек и говорит…

– А как же всё-таки этот жёрнов туда попал? И кто прокопал эту самую дыру? И кто…

– Вот это самое я и говорю, брат Пенрод! Я только что сказала… передайте-ка мне блюдце с патокой… только что я сказала сестре Данлеп, вот только сию минуту! «Как же это они ухитрились втащить туда жёрнов?» – говорю. «И ведь без всякой помощи, заметьте, никто не помогал! Вот именно!..» – «Да что вы, говорю, как можно, чтобы без помощи, говорю, кто-нибудь да помогал, говорю, да ещё и не один помогал, говорю; этому негру человек двадцать помогали, говорю; доведись до меня, я бы всех негров тут перепорола, до единого, а уж разузнала бы, кто это сделал, говорю; да мало того… «

– Вы говорите – человек двадцать! Да тут и сорок не управились бы. Вы только посмотрите: и пилы понаделаны из ножей, и всякая штука, а ведь столько со всем этим возни! Ведь такой пилой ножку у кровати отпилить – и то десятерым надо целую неделю возиться. А негра-то на кровати видели? Из соломы сделан. А видели вы…

– И не говорите, брат Хайтауэр! Я вот только что сказала это самое брату Фелпсу. Он говорит: «Ну, что вы думаете, сестра Гочкис?» – «Насчёт чего это?» – говорю. «Насчёт этой мой ножки: как это так её перепилили?» – говорит. «Что думаю? Не сама же она отвалилась, говорю, кто-нибудь её да отпилил, говорю. Вот моё мнение, а там думайте, что хотите, говорю, а только моё мнение вот такое, а если кто думает подругому, и пускай его думает, говорю, вот и всё». Говорю сестре Данлеп: «Вот как, говорю… «

– Да этих самых негров тут, должно быть, полон дом собрался, и не меньше месяца им надо было по ночам работать, чтобы со всем этим управиться, сестра Фелпс. Взять хоть эту рубашку – вся сплошь покрыта тайными африканскими письменами, и всё до последнего значка написано кровью! Должно быть, целая шайка тут орудовала, да ещё сколько времени! Я бы двух долларов не пожалел, чтобы мне всё это разобрали и прочли; а тех негров, которые писали, я бы отстегал как следует…

– Вы говорите – ему помогали, брат Марплз? Ещё бы ему помогали! Пожили бы у нас в доме это время, сами увидели бы. А сколько всего они у нас потаскали, – ну всё тащили, только под руку подвернётся! И ведь заметьте себе – мы жили всё время. Эту самую рубашку стянули прямо с верёвки. А ту простыню, из которой у них сделана верёвочная лестница, они уж я и не помню сколько раз таскали! А муку, свечи, а подсвечники, а ложки, а старую сковородку – где это мне теперь всё упомнить? А моё новое ситцевое платье! Мы ведь мы с Сайласом и Том с Сидом день и ночь за ними следили, я вам уже говорила, да так ничего и не выследили. И вдруг в самую последнюю минуту – нате вам! – проскользнули у нас под носом и провели нас, да и не нас одних, а ещё и целую шайку бандитов с индейской территории, и преспокойно удрали с этим самым негром, – а ведь за ними по пятам гнались шестнадцать человек и двадцать две собаки! Разве черти какие-нибудь могли бы так ловко управиться, да и то едва ли. По-моему, это и были черти; ведь вы знаете наших собак – очень хорошие собаки, лучше ни у кого нет, – так они даже и на след напасть не могли ни единого раза! Вот и объясните мне кто-нибудь, в чём тут дело, если можете!

– Да, это, знаете ли…

– Боже ты мой, вот уж никогда…

– Помилуй господи, не хотел бы я быть…

– Домашние воры, а ещё и…

– Я бы в таком доме побоялась жить, упаси меня бог!

– Побоялись бы жить! Я и сама боялась – и спать ложиться и вставать боялась, не смела ни сесть, ни лечь, сестра Риджуэй! Как они только не украли… можете себе представить, так меня трясло от страха вчера, когда стало подходить к полуночи! Вот вам бог свидетель, я уже начала бояться, как бы они детей не украли. Вот до чего допила, последний рассудок потеряла! Сейчас, днём, всё это кажется довольно глупо, а тогда думаю: как это мои бедные Том с Сидом спят там наверху одни в комнате? И, господь свидетель, до того растревожилась, что потихоньку пробралась наверх и заперла их на ключ! Взяла да и заперла. И всякий бы на моём месте запер. Потому что, вы знаете, когда вот так боишься – чем дальше, тем хуже, час от часу становится не легче, в голове всё путается, – вот и делаешь бог знает какие глупости! Думаешь: а если бы я была мальчиком да оставалась бы там одна в комнате, а дверь не заперта…