Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны - [19]

Однажды после завтрака в красивый осенний день, под еще ярким и теплым солнцем, мы отправились в Феттеруз. Выше нас, совсем наверху, в лазури чистого и высокого неба, время от времени залпами по четыре взрывалась шрапнель, тут же образовывая маленькие чисто-белые облачка, похожие на вату, клочки которой разлетались на голубом фоне. Они создавали скорее впечатление праздника, нежели угрозы смерти. Машина остановилась перед церковью Феттеруза, куда мы вошли в сопровождении капитана де М.

Между первым рядом скамей и тремя парами ступеней главного алтаря лежало, выровненные один против другого, пять трупов немецких пехотинцев, еще безбородых молодых людей, из полка Баденского Ландвера. Они казались совсем сморщенными в их серо-зеленой форме слишком большой для них и при этом совсем новой. На головах их были некрасивые круглые пилотки без козырька, а сами они походили на странных восковых кукол из лавки. Но кожа на их лице приобрела цвет винного осадка, а в позах, в которых их застала смерть, было что-то смешное и одновременно мрачное. Один протягивал обе руки как будто для того, чтобы отразить удар, другой, казалось, угрожал кулаком невидимому врагу; третий лежал на спине, с поджатыми ногами, согнув колени, и его пятки не касались пола.

— Это действительно дети, — сказал капитан, — они начинают отправлять на войну совсем мальчишек. Затем он срезал погоны.

Тогда создавались большие патрульные отряды, как обычно бывает, когда солдаты не обстреляны и не обладают чувством локтя. Мы с Валери не один раз принимали участие в таких разведывательных операциях, но ничего особенного в нашей памяти не сохранилось.

Доктор Бюшэ иногда тоже нас увозил; он был прикомандирован к нашей Разведывательной службе сведений и находился под командованием капитана Саже; он создал свой наблюдательный пункт в Р. и много занимался швейцарской границей.

Он обладал сдержанным и холодным темпераментом, как у людей, которые ради достижения своей цели идут по трупам, как говорят немцы. Его, я могу это сказать, глубоко ненавидело множество завидовавших ему людей. Он действительно получил быстрее других в Разведывательной службе свою первую нашивку так же как Крест и позже розетку. Человек ума, а не сердца, но его душа, возможно, испытывала нехватку тепла.

Однако у него были несомненные качества и главным образом, он умел заставить себя выслушать. Я его увидел во время обедов, от первой ложки супа до последней маленькой рюмки ликера, как он навязывался буквально всем гостям, были ли они генералами, депутатами или сенаторами. Он говорил медленно, никогда не повторял, не колебался в выборе слов и стенографистки смогли бы записывать то, что он говорил и передавать машинистке, не перечитывая и ни исправляя. Он между тем, чтобы дать себе время поразмыслить, приобрел привычку усеивать свою речь многочисленными «не правда ли?», что произносилось слишком часто. Хотя, с таким типом людей никогда точно не знаешь, как себя вести, я думаю, что он все-таки испытывал ко мне, не скажу, симпатию, но некоторое уважение. И я с самого начала понял, какую пользу могу из этого извлечь. Когда идея, проект казались мне хорошими, то вместо того, чтобы об этом говорить капитану, постоянно загруженному текущей работой, я открывался доктору, который, незамедлительно понимая, куда я клонил, рассматривал мое предложение не столько теоретически, сколько практически, то есть с точки зрения его осуществления в рамках нашей службы. Если это осуществление казалась ему выгодным и возможным, он ожидал момента поговорить об этом с капитаном, так как он был хорошим дипломатом, и представлял идею как свою.

Однажды в конце октября я воспользовался поездкой в Ленж. Я вначале слушал доктора, так как он это любил. Он рассказал мне об одном из своих первых приключений. Открывая дверь зала ресторана в санатории Святой Анны, он нос к носу столкнулся с немецкими офицерами, направлявшимися на завтрак в табльдоте. Удивленные такой встречей враги выпрыгнули через окна (это было на цокольном этаже), вслед им в качестве салюта прозвучало несколько выстрелов из револьвера, правда, слишком запоздалых. Но зато французы закончили трапезу, предназначенную немцам.

Это маленькое забавное приключение в его рассказе приняло масштабы крупного вооруженного столкновения, что, впрочем, смягчала скрытая ирония, которую, однако, улавливали не все слушатели. Я по этому поводу говорил ему о разочарованиях, причиненных мне некоторыми вещами некоторыми людьми. Но он был, главным образом, скептиком и его любовь к Франции коренилась скорее в голове, чем в сердце. — Боже мой! — говорил он мне, — у нас всех есть и сильные, и слабые стороны, французы же не исключение из правил, не правда ли? Не стоит требовать от человеческой природы больше, на что она способна. Это так же верно, не так ли, что мне порой приходится констатировать факты, которые могут показаться обидными. На прошлой неделе, например, я присутствовал на совещании трех командиров. Их батальоны на следующее утро должны были вместе атаковать сильно укрепленную высоту. Генерал направил меня к ним, чтобы я дал им нужные сведения об этом районе. Совещание проводилось за столом гостиницы в Танне. Мы хорошо выпили и поели и обсудили тысячу разных вещей, не так ли, за исключением планируемой операции. Когда я попытался об этом говорить — в кафе — самый старый из этих господ, довольствовался тем, чтобы сказать: — Ах, да! Наше маленькое дельце завтра утром! Это очень просто; начинаем точно в шесть часов; каждый сделает все наилучшим образом, и встретимся наверху! Очевидно, не правда ли, это уже чересчур, — заключил Бюшэ, а затем добавил с еще большим скептицизмом: — Если только они не хотели говорить в моем присутствии!