«Приключения, Фантастика» 1996 № 04 - [3]

Его место занял жирный человек в дорогом одеянии.

— Трисмегист, — заговорил он визгливо, — помоги! Ибо я прогорел. Сразу шесть сделок стали неудачными для меня. Или кара это богов?

Жрица молчала. Мес думал. Он медленно отпил из чаши, повертел ее в руках, рассматривая затейливый волнообразный узор по ее краям.

— Не бойся, ибо прощен, — сказал он, и Снофру передал его слова жрице. Та объявила их купцу, и он изумленно заморгал.

Купца сменила седая трясущаяся старуха в темной накидке.

— Трижды Величайший, — проскрипела она, — сегодня ночью я увидала во сне смерть. Это значит, что я умру? Но я не хочу умирать, — и она залилась слезами.

Мес снова отпил из чаши.

— Голова не работает, — пожаловался он Снофру. — Сегодня был трудный день. Это будет последний вопрос.

Жрец улыбнулся.

— Ваше слово, герр Мес.

Мес устало шевельнул рукой.

— Пусть скажет, что не всякому дано увидеть смерть.

— О-о-о!

Хор ликовал, просветленный.

— Оракул сказал, — объявила жрица после того, как обескураженная старуха направилась к выходу. Толпа сначала зашумела, недоуменно, растерянно, но потом люди стали потихоньку расходиться. Омфал пустел.

А в комнатке позади святилища Снофру поставил на стол глиняный кувшин с прохладным терпким вином, сыр, маслины и большой хлебный каравай. Первым сел Мес, потом Снофру, а затем откуда-то из темноты, уже одетая, выпорхнула Арелла, жрица, и тоже села с ними.

Мес преломил хлеб и разлил вино по чашам.

— Сегодня мало пожертвовали, — сказал Снофру. — Тот купец так и не смог уяснить слов оракула.

— Полагаться на слова оракула, — проговорил Мес жуя, — так же глупо, как, к примеру, бояться грозы.

Жрица через стол в упор смотрела на него своими огромными черными глазами.

— Вы не верите в собственные слова, герр Мес? — спросила она.

Мес откинулся в кресле.

— Я боюсь в них верить, — произнес он.

— Но вашими устами говорит Трижды Величайший!

Мес, который пригубливал в это время из чаши, поперхнулся.

— Трисмегист? — переспросил он. — Но… Да, как ни странно, он говорит моими устами. И также, как ни странно, в моей голове зарождается Слово оракула. Но это ничего не значит.

— Люди верят, — сказал Снофру.

— И правильно. И должны верить, иначе ничего не выйдет. Это главное. Они верят. А я занимаюсь своим любимым делом. Кроме него, у меня мало развлечений.

Повисла пауза. Арелла смотрела на кувшин с вином.

— Почему не ешь? — спросил ее заботливый Снофру. — Что тебя тяготит?

Арелла подняла голову и заглянула в глаза Месу.

— Кто ты, герр Мес? — тихо спросила она.

— Что тебе в этом? — со вздохом осведомился тот. — Что изменится от того, если я скажу?

— Не будет поколеблена моя вера, — твердо отвечала она.

— Трудный день, — пробормотал он. — Трудный.

— Кто ты? — настаивала жрица.

— Арелла! — попытался успокоить ее Снофру.

— Я хочу знать!

— Хорошо, хорошо, — проговорил Мес, морщась. — Голова разболелась… Арелла, сейчас я — никто. Понимаешь? Никто. Я

— это я. Второго такого нет.

Молчание.

— Ты поняла?

— Да, — сказала она, неотрывно гладя на него. Я знала это. Я видела это во снах.

Теперь и у Снофру в глазах появилось изумление.

— Герр Мес, — начал он,

— Да? — устало повернул к нему голову он.

— Ты приходишь, когда нужен. Твои слова — непреложная истина. Ты… — это он?

— Вы что, непременно решили из меня сегодня душу вытрясти? — вышел из себя Мес. — Или неспокойно вам? Мало даров? Почестей? Славы? Может, страха? Может, просто сомнения замучили? Говорю вам — я устал!

— Скажи, — попросила жрица.

— Нет, — отрубил герр Мес, вставая. — Уже было сказано тебе. Можешь пойти к толкователям. Для вас я — просто талантливый медиум. Для остальных я сейчас — никто.

Хор

Великие Геи-Земли ввысь парящие дети страстям и порокам и думам всецело подвластны, довлеют над ними Порядка и Веры веленья, боятся они ход мироздания дерзко нарушить.

Но все же великие, и странной покажется мыслью, что больше они уязвимы, чем смертные люди, ни камнем, ни ядом, ни пламенем лютым и жгучим, но верой, точнее, неверием, можно безжалостно их уничтожить.

Мы — время, златые века наступали и вновь проходили, на смену неспешную ночи и дня это было похоже, как Гемера-День и владычица темная Никта сменяют друг друга, чредою влачась сквозь века непрерывно.

Да, знаем мы, знаем и страшную ярость титанов, Олимпа высокого ясноликую мудрость, огня угасанье и мысли и славы горенье, и клики, и кровь, что лилась бранногрозною, жуткою сечей, и острый, веками отточенный огненный разум.

Мы — вечность.

На две мощных ветви членимся мы испокон века: Геады, безмерной Земли и Титанов живые потомки, отцом остальным приходится мертвенный Хаос.

Есть Эрос лучистый и светлый, чье бремя что богу, что смертному — все одинаково сладко; владеет сердцами и волей божественный Эрос, но нет продолженья ему — Эрос бессынен.

Могуч и ужасен и грозен страшилище черное Тартар, что темною сетью по безднам на дне распростерся; и Тифон стоглавый, и злая Эхидна, подобная змеям, — его порожденья, мечами героев безумных навечно избыты.

Но Тартар силен и многих других породил он; стократно они мощь отца своего побивают; свирепость титанов, сторуких наружность и скрежет Тифона — их облик, а имя — Безглазые Гогна.