Приключения доктора - [54]

Папироса выпала из пальцев околоточного.

Михаил Георгиевич опять потянулся к фляге.

Находившиеся тут же продавцы из сливочной лавки переглянулись, их челюсти, как по команде, отвисли.

Варвара Михайловна и как-то вдруг сгрудившиеся за нею инспектор, Анастасия Ильинична, Лидия Захаровна и Катя, по-прежнему не выпускавшая из рук Линеара, притихли, хотя вот только что переговаривались между собой.

Только Петр Васильевич, вынужденно остававшийся в глубине фермы, не видел происходившего и потому не понимал, отчего вдруг наступила такая пронзительная тишина.

— Что? Что там? — выкрикнул он в необъяснимой для самого себя тревоге, но его вопрос остался без ответа.

Даже Мура, вставшая за спинами людей, изумленно округлила глаза. Что же до Линеара, то он сидел на руках у Кати и потрясенно — одно из ушек оттопырилось, еще напоминавший крысиный хвостик проволочкой поднялся вверх — глядел своими щенячьи голубыми глазками вперед и мелко подрагивал.

Происходило же вот что.

Казалось, шторм умерил свои порывы: рев над крышами и свист у водосточных труб утихли. Ледяная крошка и снег еще какие-то мгновения продолжали сыпаться с неба, но не вкось, а прямо: ветер стих совершенно. А потом и они исчезли: изредка одиночные снежинки, кружась, ниспадали откуда-то сверху на землю, но стало их так мало, что они особенно — по контрасту с миновавшим — бросались в глаза.

Люди в толпе — волнами, от задних рядов к передним — стаскивали шапки. Креститься в такой тесноте было довольно сложно, но многие всё же крестились. Однако по сравнению с тем, что ранее видел Михаил Георгиевич, шапки теперь слетали с голов от совершенно другой робости: не той, что рождалась страхом, а той, в основе которой — благоговение. Это было видно по лицам и ясно с такой очевидностью, что никаким сомнениям места не оставалось.

По образованному в человеческой массе проходу шла женщина — та самая, которую мы уже видели на стройке подле Смоленского кладбища. Растрепанные в беспорядке волосы женщины искрились серебристым нимбом — столько в них запуталось кристалликов льда. От бега по линиям и проспектам лицо женщины раскраснелось, но под невольным, если так можно выразиться, румянцем была разлита едва ли не мертвенная бледность. Глаза, однако, светились чисто: в их свете читались тревога и озабоченность, но прежде всего — безграничная любовь ко всему и всем, что и кого женщина видела перед собой. Совокупность этого производила настолько сильное впечатление, что люди уже не замечали ни сбившуюся старенькую шаль, ни прочие обноски, составлявшие одеяние незнакомки. Впрочем, похоже, незнакомкою женщина была не для всех: то один, то другой произносили имя, это имя перелетало от человека к человеку и словно парило над толпой, сопровождая женщину на ее пути по проходу. Сама же она не обращала на это никакого внимания: она и сама временами произносила собственное имя, как бы со стороны обращаясь к самой себе, и поэтому то, что другие тоже называли ее по имени, больше походило на аккомпанемент, нежели на обращение, требовавшее ответа.

Женщина вышла на свободное место перед фермой и остановилась.

— Народу — тьмущая тьма, — заговорила она, ни к кому конкретно пока еще не адресуясь, — настоящая кутерьма, но это и слава Богу: знать, справимся понемногу! Но почему же… ох, эюшки… по-прежнему холодно Ксенюшке?

По спине Михаила Георгиевича побежали мурашки, волосы на голове встали дыбом. Оторвавшись от фляги, он пристально посмотрел на женщину, в ее сиявшие чистым светом глаза, на ее румянец поверх мертвенной бледности, на нимб из кристалликов льда. А затем, сделав над собой колоссальное усилие, шагнул вперед и взял женщину за руку. Женщина руку не отдернула, рука оказалась теплой, и это успокоило уже невесть что вообразившего себе доктора.

— Простите меня, — извинился, Михаил Георгиевич, вздыхая, причем во вздохе его одновременно слышались и облегчение, и печаль. — Я уж было подумал…

— А я тебя знаю! — перебила Михаила Георгиевича женщина.

— Не думаю, что мы встречались, — возразил Михаил Георгиевич. — По крайней мере, я не припомню…

— Нет-нет: ты с Ксенюшкой не встречался, но я тебя знаю. — Губы женщины сложились в горькую улыбку. — Ведь это ты теперь с покойничками водишься… там…

Женщина махнула рукой куда-то в сторону, через дворы: туда, где, по идее, можно было по линии выбраться на Большой, а не Средний, проспект и там — пройдя по проспекту — добраться до полицейского дома, в котором, помимо всего прочего, находилась и покойницкая Васильевской полицейской части.

— Работа у тебя нужная, но… негодная: от бесовщины производная!

Михаила Георгиевича словно током ударило. Непроизвольно, как будто отброшенный, он быстро шагнул назад и едва не налетел на околоточного. Околоточный подвинулся, давая доктору место, но вместе с тем и косясь на него с каким-то подобием страха во взгляде. И тут же Михаил Георгиевич сначала, что называется, нутром почуял, а потом и явно увидел, что на него устремились и взгляды всех остальных из тех, кто слышал слова женщины, — с таким же, как у околоточного, страхом.

Женщина, между тем, продолжала: