Приключения четырех российских матросов, к острову Шпицбергену бурею принесенных - [5]
В свое время мне удалось обнаружить в делах Архангельской губернской канцелярии книги отпусков на морские промыслы[23]. Изучение этих документов показало, что в начале XVIII в. архангельские таможенные чиновники широко употребляли вместо Шпицбергена, или Груманта, народное его название Грунт, или Грун Ландия, причем оно стало официальным. Так, в 1710 г. из Северной Двины архангельский купец Иван Звягин послал «на двух карбасах в море на Грунт» кормщиков Ивана Небритого и Федора Смолинникова с 12 работниками. 22 июля того же года Федор Баженин отправил «На Грун Ланскую землю» для звериного промысла два гукора — «Параскева» и «Екатерина». Федор Киселев в главе «Описание рыбных и звериных морских промыслов» атласа Архангельской губернии заметил, что русские промышляют «на островах в Шпицбергене и Гренландии, которые у простого народа известны вообще под именем Большого и Малого Груманта», или Грунта. Вместо того чтобы написать «Малый Грунт», или «Грун», Ле Руа написал «Малый Брун». В. Ю. Визе ассоциировал его с островом Эдж, а Н. Н. Зубов — с Малым Беруном. Теперь стала понятной географическая ошибка Ле Руа и комментаторов его произведения.
Повесть Ле Руа прочно вошла в классику мировой приключенческой литературы. Навеянные ею мотивы героического поведения горстки людей, — русских поморов, — оказавшихся по воле случая на необитаемом арктическом острове, созвучны нашему времени. Наш современник должен знать, что все еще остается один непревзойденный подвиг, принадлежавший еще в XVIII в. русскому народу. Конечно, читатель вправе задать вопрос, насколько документальна обосновано то, о чем рассказывается в повести. Теперь он познакомится с подлинными именами, с доказательствами бесспорности самого подвига. Именно с этой целью предпринимались поиски новых документов и на их основе производилась оценка прежней научной литературы о повести Ле Руа.
Доктор исторических наук, профессор М. И. Белов.
>>4. Титульный лист российского издания
Приключения четырех российских матросов, к острову Шпицбергену бурею принесенных
Долговременные путешествия, а особливо морем чинимые, часто бывали причиною многих приключений, кои нередко выходили из пределов вероятности. И хотя мы много почитаем тех писателей, которые предавали памяти таковые приключения за свои собственные, однако же, положившись совсем на их объявления, опасаемся, чтоб не быть излишне легковерными, что вредно и противно нашему рассудку. Но и то часто случалося, что обвиненные сперва во лжи писатели после совершенно оправдались нечаянными судьбы велениями. Здесь не нужно приводить тому примеры. Я намерен описать, сколько можно будет кратко, такие приключения, кои хотя в некоторых случаях и могут числиться между вероятными, но по крайней мере не совсем и достоверны, и как бы нарочно разными чудными подробностями украшены для того, чтобы тем читателя привесть в некоторое удивление. Я должен по истине признаться, что я сперва не знал, как мне об этом рассуждать, до тех пор, пока не получил первого о том известия из города Архангельского от находившегося в оном директора конторы при сальном торге г. Вернезобера. Но как матрозы, о которых я здесь говорю, зависели некоторым образом от графа Петра Ивановича Шувалова, коему государыня императрица Елисавета Петровна пожаловать соизволила китову ловлю[24], то я просил его сиятельство, чтобы он приказал тем людям от города Архангельского приехать сюда, дабы мне их расспросить по моему желанию. Его сиятельство не токмо не преминул учинить сие, но и сам возымел великое желание их видеть и говорить с ними. Чего ради послал в Архангельский город, откуда немедленно присланы были сюда, в Петербург, двое, а именно: штурман Алексей Химков[25], который имел от роду пятьдесят лет, и один матроз по имени Иван Химков, который имел от роду тридцать лет. Они приехали сюда в начале 1750 г., и 8 генваря я впервые имел случай с ними говорить. У них привезены были с собою разные вещи своей работы, которые я после опишу и кои взяли с собою для поднесения графу Шувалову. Я имел случай рассматривать их со всевозможным вниманием и задавал людям сим неоднократно все те вопросы, которые мне казались нужными, чтобы увериться в истине.
Итак, по моему мнению, не несправедливо будет, когда я скажу, что по всем сим предосторожностям нижеследующее описание не может подвержено быть сомнению.
Еще одно некоторое обстоятельство делает сие приключение наипаче достоверным. Как скоро сии несчастливые мореплаватели прибыли в Архангельский город, то приказал тутошнего Адмиралтейства обер-аудитор г. Клингштадт привесть их к себе и, расспросив их обо всех приключениях, записал ответы их в том намерении, чтобы оные издать в свет. Потом несколько времени спустя приехал он в Петербург, и, увидев по случаю сочиненное мною описание, он признался, что мое сочинение совершеннее и полнее его. Чего ради, оставив намерение издать его печатанием в свет, сообщил мне для пополнения моего описания, что я и подлинно учинил, в рассуждении тех особливых обстоятельств, о которых я позабыл спросить сих мореходцев, а он от них наведался.
