Приключения человека, похожего на еврея - [8]

Первый год нашей совместной жизни мы всегда спали голые, но не пото­му, что провоцировали сексуальность друг друга, а потому что любое прикос­новение приносило удовольствие. Между прочим, Ваня как-то сказал, что они со Стешей и днем, по крайней мере в выходные, ходят по квартире нагишом, наслаждаясь совершенством тел друг друга, но мы с Катей до такого уров­ня откровенности недотягиваем. Кстати, когда я шел к нему за деньгами, подумал: открою дверь, а они голые. Привет!.. Ну, не знаю. Разве что Стеша набросила халат, а Ваня успел застегнуть пуговицы. Но, скорее всего, тот период у них миновал.

Арнольд, когда жил в Советском Союзе, работал в проектном бюро, однако в Израиле работы по специальности не нашлось, и он стал заниматься трудом физическим, а именно подряжаться на малярно-штукатурные рабо­ты. Наверно, получалось у него неплохо, по крайней мере, приглашали его охотно, и таким образом, положение его стабилизировалось. Он всегда был, как говорят, рукастым, даже столярные работы в доме делал сам, всякие там полки, табуретки, даже шкафы. Его такие работы вдохновляли. Я бы тоже согласился белить-строить, но эти занятия требуют особого таланта или осно­вательной подготовки, а этого у меня нет. Больше того, всякие хозяйственные задачи не только не вдохновляют, они вызывают у меня тоску. Когда-то мама, словно предчувствуя нынешние дела, договорилась с известным в городе столяром, что возьмет меня на лето, на каникулах, в обучение. Не рассказать, какая печаль одолела меня. Закончилось все едва не слезами и истерикой: не хочу, не хочу, не хочу! А что я хотел? Хотел бездельничать. Все летние меся­цы я хотел гулять, гулять и гулять. Что ж, отбился. А сегодня единственно работа таксистом была мне более-менее по душе, но чтобы устроиться в таксопарк, надо пересдать экзамен на 2-й класс, это первое. А главное, таким образом я отрезал себе путь к своей основной профессии, которую, кстати, любил, которая у меня получалась. В общем, я надеялся, что кризис вот-вот закончится, работа появится, ну а пока продолжал жить как прежде.

Я, конечно, был рад и вдохновлен крушением Советской власти, которая сильно припекла мою мать, ее сестер и братьев — всю большую семью, и, как большинство, надеялся на скорые перемены к лучшему. Новостные про­граммы телевидения стали основным содержанием дня и, казалось, жизни. Разговоры на улицах о свободе — главными. О, свобода! Хотя, что это такое, никто не знал. Ощущение было такое же, как тогда: гулять, гулять и гулять! Все образуется само собой. И даже то, что заводы стали работать три дня в неделю, что поувольнялись дворники и ветер гонял по улицам обрывки газет и гремящие консервные банки, еще не казалось катастрофой. Вот-вот все наладится! Старики говорили, что на заре Советской власти, когда объявили НЭП, то есть новую экономическую политику, в голодной стране появилось все! Все наладилось! Чудо? Ну и ладно, чудеса тоже нужны. И как в те време­на, тотчас появились совбуры, то есть советские буржуи, так нынче я не раз видел молодых людей, ловко пересчитывающих пачки купюр.

Вот и теперь... Даже когда нам два раза кряду не выплатили зарплату, казалось — наладится! Нет, тут, пожалуй, впервые все, и я в том числе, задумались: как же так? Ладно — заводы и дворники, но мы-то, мы. Мы, журналисты, элита интеллигенции. Что-то не так. А все же — хотел ли бы я вернуться назад, в те времена? Ха-ха, извините, господа советские патриоты, нет. В СССР — хотел бы, но под советскую власть — нет. Такая вот странная логика. Нравится ли мне сегодняшний день? Но как и кому такое существо­вание может нравиться?

Время было не просто скудное, а подчас и голодное, оно было отврати­тельное, мерзкое. Паскудное. Если об иных трудных временах люди вспоми­нают по-разному — с печалью, тоской, с гордостью — мы пережили, выдер­жали, — о перестройке будут вспоминать с отвращением. Личности, которых выдвинула она, оказались малыми, незначительными. Люди с недоверием смотрели на них. Недоверие — вот главное чувство, которое царило в умах и чувствах людей. Эйфория тоже может быть созидательным состоянием, но она промелькнула слишком быстро, не оставив после себя героев.

Постепенно те красивые лица, что мелькали на экранах телевизоров, ставшие для многих — и для меня тоже — если не кумирами, то, по мень­шей мере, поводырями в тогдашней кутерьме, стали терять внешнюю при­влекательность, а слова их убедительность, и однажды, сидя перед экраном, я почувствовал сильный душевный толчок, и этот толчок был — ненависть. Пассионарность их показалась корыстной, и потому энергия, которую спро­воцировали во мне, была злобной.

Когда появился и более-менее определился в правительстве Горбачев, я с восхищением глядел на него. Катя тоже поглядывала с интересом, хотя обычно политикой не сильно интересовалась. «Что за чудо? — почти вос­торженно сказал я однажды. — Как он там появился?» — «Болтун», — как бы с сожалением сказала Катя. «Что ты говоришь? — возмутился я. — Это руководитель новой формации, реформатор!» — «Болтун», — с той же инто­нацией повторила она.