Приключения Бормалина - [34]
Нельзя было терять ни минуты. Я быстро достал автоклав со шприцами, дюжину ампул «Карлсон», флакон эфира и вату. Зевая и подперев щеку ладонью, доктор равнодушно следил за моими действиями, весь еще во власти своего незаурядного сна.
— Гребу не спеша по Греции, — предался он воспоминаниям из недавнего прошлого. — А навстречу выгребает Георгий Мокридис, без пяти минут миллионер. На корме девушка. Она прекрасна. Она гречанка. Это его единственная дочь и наследница, между прочим… И что же? Горько и горестно мне теперь. Хоть бы кошелек, что ли, показал! Подними же мне настроение своим тугим кошельком!
Продезинфицировав застенок и стараясь пореже дышать, я приступил к уколам, напоминая самому себе заправского эскулапа. Я всаживал иглы поглубже, в обход мозолей и линии жизни, а она привлекательно струилась слева направо и сама просилась под укол. Но нет! Попадать мимо мозолей и линии жизни было совсем непросто, потому что, во-первых, освещение оставляло желать лучшего, во-вторых, появилась довольно чувствительная вибрация и даже болтанка, а в-третьих, ныл под руку Форелли, канючил тугой кошелек.
Через четверть часа все было кончено, и я вернул ему саквояж. Теперь оставалось только ждать. Доктор спрятал сак под голову, перестал ныть и легонько погрозил мне мизинцем левой руки. Если снотворное подействует раньше, чем мы предстанем пред светлые очи Самсонайта, наше с Авантом дело спасено. Если же Самсонайт примет нас, что называется, из рук в руки, тогда…
Нанюхавшись эфира, доктор снова заснул, и немного спустя на его лице появилась блаженная улыбка. Наверно, он снова погрузился в свой замечательный сон. По совести говоря, с закрытыми глазами он был мне симпатичен: сон придавал его физиономии вполне бескорыстное выражение, где и намека не было на его алчную суть.
Я опять осторожно забрался ему на плечи и высунулся по пояс. Вдохнуть, что ли, всей грудью целебного морского воздуха? Или крикнуть во всю силу легких: э-ге-гей, дескать, э-ге-гей!..
Я собрался было сделать и то и другое, но меня подстерегала еще одна неожиданность. Рано или поздно она должна была случиться, однако все равно застала меня врасплох.
Самсонайт был легок на помине. И я очень ясно почувствовал, что события начинают разгоняться не на шутку и даже друг друга теснить.
Да, это был он. Чтобы унять моментальную нервную дрожь, я стал смотреть немного выше его — туда, где…
Колыхались над океаном, над берегом, деревьями и скалами его руки, целое скопище рук. Они клубились и плели омерзительные жесты — это Самсонайт махал вослед Голубой галере, быстро уходившей к востоку. И уже в следующую минуту дало о себе знать снотворное, а я еще в нем сомневался! Оно подействовало даже раньше и круче, нежели я себе представлял.
Сначала я заметил сильное змеение, которое пошло по руке от острова, быстро к нам приближаясь. Восемнадцать ударов сердца — и кулак-застенок так тряхнуло, что я свалился на доктора и мы с ним полетели лихим кубарем.
— СОС! — кричал доктор, взлетая вверх тормашками и прижимая саквояж к груди. — СОС! Это твои происки, младенец? Нет-нет, не место диверсанту на нашем мирном островке!
Я вспылил, с большим трудом вернулся на волю и сказал сверху:
— От диверсанта слышу!
На воле нужно было крепко упереться локтями в согнутые пальцы руки, набраться терпения и следить за развитием событий.
Рука заметно теряла высоту. Ее бросало из стороны в сторону, как бросает куда попало наполняемый быстрой водой шланг, а потом понесло правее, на скалы и кокосовые верхушки Рикошета. И чем ближе становился остров, тем явственней ощущалась скорость, с какой мы мчались.
Это была хорошая скорость.
Глава 8
Как же ты мог, Гарри?
Двенадцать ампул шведского снотворного оказались достойным соперником главной левой руки Самсонайта! И все-таки это был запрещенный прием. Не оттого ли мне уже было жалко руку? Не оттого ли она все больше нравилась мне и вызывала сочувствие? Или только потому, что хорошо знала свое дело, была надежна, безотказна и, по всему видно, работяща?
Иногда приходя в себя и набирая высоту, она скоро снова впадала в дрему, и тогда нас вело еще правее и ниже. И вот в одном из коротких бреющих просветов я увидел позади и далеко справа рыжую поляну и враждовавших на поляне людей.
В очередной раз рука пошла вверх, я воспользовался моментом и вытянул шею на манер перископа. И стало хорошо видно, что они враждуют не на жизнь, а на смерть кулаками, кастетами и нунчаками. И две-три лопаты мелькали, поблескивая в лучах заходящего солнца. Раздавались частые выстрелы, и в воздухе время от времени попадались пули калибра сорок пять, быстро летевшие на запад. Это Черный Бандюгай оставался верен себе. Заимей он космический корабль, пусть даже самый захудалый, да доберись до стратегического оружия — страшно даже подумать, какая могла бы стрястись беда. Прострелил бы солнышко в два счета, и рука не дрогнула бы ни на миг.
Мы, должно быть, являли собой дивное зрелище, и немудрено, что при виде нас всякая вражда прекратилась сама собой. Я насчитал семь или восемь отвисших бандюгайских челюстей и сбился со счета. Не хотел бы я оказаться на их месте и видеть воочию, как в небе вьет свои коленца невменяемое нечто бревнообразной переменной формы с кулаком на конце, а под ним раскачиваются носилки, где храпит точно такой же бесконечный волосатый кошмар, перебинтованный вдоль и поперек. Было от чего опешить.
