Приключения английского языка - [62]

(«Красотка, парень и монах – / Все после смерти – только прах!»[14], буквально: «Золотые парни и девушки – все превратятся в пыль, как щетки для чистки дымоходов»). До недавних пор в его родном графстве так называли одуванчики, которые тоже разлетаются и имеют форму щетки для чистки дымоходов. Дети до сих пор дуют на них, чтобы погадать.

Акцент Шекспира звучал, скорее всего, так, как некоторые современные местные акценты в речи старшего поколения, что неудивительно, учитывая, как упорно держатся и поныне диалекты Англии, сохраняющие говор более древний, чем «образованный» английский. В словах turn и heard у него звучало дрожащее [r], а в right и time слышалось не современное [ай], а [ой] – [roight], [toime]. Однако Шекспир, осведомленный о путях к власти, объявлял «истинным произношением» придворный диалект Лондона.

Мало что избежало его внимания в языке. В «Генрихе V» он записывает, пожалуй, первую из сотни тысяч будущих шуток об акцентах уроженцев Уэльса, Шотландии и Ирландии, и даже столько времени спустя эти несколько предложений воспринимаются как яркая карикатура:

Captain Macmorris (Irish):… tish ill done: the work ish give over, the trompet sound the retreat…

Captain Fluellen (Welsh): Captain Macmorris, I beseech you now, will you voutsafe me, look you, a few disputations with you, as partly touching or concerning the disciplines of the war…

Captain Jamy (Scots): It sall be vary gud, gud feith, gud captains bath: and I sall quit you with gud leve, as I may pick occasion; that sall I, marry.

(Капитан Мак-Моррис (ирландец): Скверное дело, ей-богу: работу бросили, протрубили отступленье…

Капитан Флюэллен (валлиец): Капитан Мак-Моррис! Умоляю вас, соблаговолите немного побеседовать со мной – как бы это сказать – о военном искусстве…

Капитан Джеми (шотландец): Честное слово, это будет очень хорошо, добрейшие мои капитаны. С вашего разрешения, я тоже приму участие в беседе и при случае вверну свое словцо, черт побери![15])

Шекспир охватил все, обладая и чутьем на country matters (непристойность, грубые мысли), по выражению Гамлета.

Джон Бартон, полвека сотрудничающий с Королевской шекспировской компанией в Стратфорде-на-Эйвоне в качестве исследователя, историка и специалиста по шекспировскому произношению, может продекламировать знаменитый монолог Генриха V «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом» ('Once more unto the breach, dear friends, once more') с великолепным подлинным акцентом. На страницах книги мы можем разве что пояснить, что тут дело частично в ударении (например, оно падает на второй слог в слове aspect), частично в длине гласных и звука [r] (так, war становится [waarr]), частично в использовании полного слова (например, ocean звучит как [o-cee-on]), но по большей части в грубоватости и резкости наших сохранившихся региональных диалектов, в которых осталось неизменным раскатистое звучание.

Шекспир рифмовал tea с tay, sea – с say и never die – с memory. В слове complete ударение падало на первый слог в «Троиле и Крессиде» (thousand complete courses of the Sun, буквально – тысяча полных оборотов Солнца, в литературном переводе – «Пусть он живет десятки сотен лет»), но на второй – в «Тимоне Афинском» (never complete – «Полным… не бывает никогда»). Можно найти массу других примеров так называемой поэтической вольности: в одних словах ударение падает на первый слог (an-tique, con-venient, dis-tinct, en-tire, ex-treme), в других – на последний (ex-pert, para-mount, par-ent).

«Шекспир вольно обращался со словами, – отмечает Бартон. – Он мог по-разному прочесть одно и то же слово в пределах одной сцены или реплики. Полагаю, мы смотрим в телескоп с противоположной стороны, если не учитываем, что правописание в то время еще не устоялось, что в то время можно было куда свободнее, нежели сейчас, играть со словами и языком в целом, и все, что касалось этой игры, являлось предметом частых споров».

Джон Бартон обратил внимание на удивительно простую особенность языка Шекспира: «Краеугольный камень и жизнь языка заключается в односложных словах. Полагаю, так было и у Шекспира. Возвышенные слова и речи он создает для того, чтобы низвергнуть их затем с помощью простых слов, дающих им объяснение. Это как making the multitudinous seas incarnadine, making the green one red (буквально – «широкие морские просторы окрашивая в багряный цвет, делая зеленое красным»[16]). Сначала высокий стиль, следом – простое и ясное определение. В основе, в самой сути Шекспира, если слушать его для актерского исполнения, мы обнаружим, что величайшие строки – зачастую самые поэтические – написаны односложными словами. Глубокие чувства, по-видимому, передаются именно односложными словами. Его стиль отмечен словотворчеством, но живительная сила его языка коренится, в некотором роде, во взаимодействии этих двух принципов».

Следует ли пойти дальше и утверждать, что односложные слова пришли из древнеанглийского языка или наиболее близки к нему? И что в нашем многослойном языке самые глубинные слои несут в себе глубочайший смысл, основное значение? Будто иностранные усовершенствования и замечательное остроумие новых и заимствованных слов высекают огонь только из кремня слов старых. С шекспировских времен писателей иногда делят на художников слова с затейливо экстравагантным стилем, таких как Чарльз Диккенс или Джеймс Джойс, и на более «приземленных» – таких как Джордж Элиот, Сэмюэл Беккет. Конечно, у упомянутых авторов, как и у многих других, можно найти смешение того и другого; у Шекспира же и та и другая составляющие видны отчетливо.