Шуленин сидел на столе для чистки оружия и чесал затылок. Товарищи по оружию смотрели на него, как на родного брата японского микадо, родство с которым случайно определил особый отдел фронта. Что говорить, случай уникальный! На фронт приехала жена!
— И как она дом-то бросила? — терялись в догадках бойцы. — Как добралась? И как разыскала? Вот кого послать к Прохладному в разведчики. Она у тебя случайно не в уголовном розыске работает?
— Паралик ее знает! — отвечал рядовой Шуленин, не веря, что приехала именно его жена, а не какого-нибудь однофамильца.
Больше всех волновался старшина роты Толик Брагин — у него на целой планете не имелось родственников, жены тем более.
— Тут любовь… роковая, — фантазировал он. — Факт! Если кто кому изменит — нож в сердце. Как в песне поется: «Ты меня забыла, другого полюбила, а теперя финку получай…» Роковая любовь или нет?
— Паралик ее знает! — отвечал Шуленин, продолжая сосредоточенно чесать затылок.
— Детки-то есть?
— Паралик ее знает…
Брагин оторопел… Минут пять глядел на Шуленина не моргая.
— Не знаешь, есть у тебя дети или нет? Говори сразу, кто приехала — жена или дроля?
— Паралик ее знает!
— Дети-то были, когда с ней жил? До войны. Вспомни!
Шуленин, утомленный собственными раздумьями, молчал. Он нетерпеливо поглядывал на палатку младшего лейтенанта Прохладного — там решался вопрос о его свидании с женой. По всей видимости, свидание должны были разрешить — Шуленина сняли с наряда.
Рота томилась… Бойцы гадали в открытую, какая окажется жинка у товарища: высокая, маленькая, толстушка, худоба, брюнетка, шатенка или блондиночка, грымза, миляга, кривлявая, тихоня, певунья, сплетница? Может, рыжая? Может, сорок пятый номер обуви носит? Вдруг беззубая, как баба-яга? Какая она, какая?
— Обыкновенная, — ответил Шуленин.
— Понятно! — успокоились бойцы, и каждый из них тоже задумался.
Я и Рогдай крутились рядом.
— Наверняка, — митинговал Рогдай, — привезла меда и ватрушек. Зачем ей тогда ехать? Когда к нам приезжали отец с матерью в пионерский лагерь, они столько вкусного привозили… Я, дурак, ничего есть не хотел. Привезет пирожные, я не хочу. Алик, подтверди, что пирожные есть не хотел. Что она тебе привезла, Шур-Мур?
Шур-Мур… У моего брата неожиданно прорезался талант приклеивать людям прозвища. С его легкой руки старшина роты превратился в Сивку-Бурку, Шуленин — в Шур-Мура, Борис Борисович Иванов, политрук роты, — в Быр-Быра, а дядя Боря Сепп получил самую презрительную кличку — Пацифист. Что такое пацифист, Рогдай не знал, но по тому, как произносили это слово, было оно, очевидно, весьма ругательным.
Шур-Мур подумал и ответил:
— Паралик ее знает!
— Живут же люди! — мечтательно произнес Толик Брагин. И вдруг запел сиплым голосом беспризорника — «Твои страстные поцелуи довели меня до греха. Мать забыла, отца бросила…» Я много песен знаю, — похвастался он ни к селу ни к городу. — Душевные! Хотя бы эту… «Жили-были два громилы: ун-дзын, дзын-дзын…» Не та! Стой, вспомнил! «Как на кладбище Серафимовском отец дочку зарезал свою…»
— Заткнись! — сказали ему.
Старшина подумал и согласился, потому что ни одна песня из его репертуара почему-то не подходила к данному моменту.
Из палатки вышли ротный и политрук. У Прохладного алел на щеке шрам. Шуленин сник — покрасневший шрам на щеке командира роты обещал мало приятного.
Борис Борисович не торопясь пристегнул полог палатки и подошел к столам для чистки оружия.
Шуленин соскочил со стола и встал по стойке «смирно».
— Дела следующие, — сказал политрук, улыбаясь. — Идите на КПП, ведите жену сюда, в роту. Другого выхода нет — отпустить вас в деревню не в нашей власти. В общем, ведите ее сюда. Надеюсь, что товарищи, живущие с вами в палатке, не будут в обиде, переночуют в свободных. Кто с вами живет?
— Они, — показал на нас с братом Шуленин.
— Тем более, — сказал политрук.
Шуленин почему-то не двигался с места, не спешил на КПП. Он покосился на товарищей, поморщился… Набравшись храбрости, прошептал что-то политруку на ухо.
— Не понял, — сказал политрук. — Говорите громче. Скрывать нечего. Все равно не скроешь. В чем дело?
— Она с ребенком, — сказал Шуленин и с опаской оглянулся на старшину роты Брагина.
— Как? — не понял капитан Иванов.
— С ребятенком, говорю, приехала, — повторит Шуленин и почему-то опять покосился на старшину.
— Сколько ребенку лет? — задал вопрос политрук.
— Сейчас!
Шуленин закатил глаза и стал загибать пальцы — считать. Пальцев ему не хватило, он зашевелил губами.
— Пять месяцев, пятый должон, — сказал он. — После первого ранения я заезжал домой… Пять месяцев аккурат.
— Та-ак… — протянул капитан. — Да-а-а… Загвоздка! — Он повернулся и пошел разыскивать Прохладного для продолжения таинственных переговоров — как поступить с рядовым Шулениным, к которому не только прибыла жена, но, как выяснилось, с грудным младенцем.
— Тихарь! — возмутился старшина Брагин. — Темнил… «Не знаю… Есть ли дети или нет». Чего темнил? Может, она еще бабку с дедом привезла? Говори сразу! Всю деревню с собой захватила? Коровку в подоле принесла, курей, свинку? Рота! Чего расселись? Готовьсь к строевой подготовке! Я, что ли, один за всех на занятия пойду? Для меня, что ли, одного приказы пишутся? Через десять минут построение.
