Приключение века - [2]

Голова у Сказкина, действительно, была крупная; думаю, сам Дионисий не отказался бы на одном из своих кровожадных товарищеских пиров плеснуть вина в чашу, сработанную из черепа Серпа Ивановича. Прищуренными хитрыми глазками, полуприкрытыми пучками белесых ресниц, Серп Иванович смотрел куда-то мимо меня, в сырой душный угол домика. Руки он держал за спиной и явно что-то прятал от меня.

- Да ладно, - сказал я. - Показывай, добытчик, что принес? Опять морскую капусту?

Сказкин хмыкнул, глухо, как в раковину:

- Говядина!

"Бессонница, - окончательно решил я. - Точно, это на него бессонница действует!

В самом деле: на ближайшие тридцать миль, а в сторону американского континента много более, не было тут ни одной коровы, а единственную белую, принадлежавшую Агафону Мальцеву, даже Сказкин вряд ли посмел бы назвать говядиной...

- А ну! - приказал я. - Показывай!

И ужаснулся.

В огромных дланях Серпа Ивановича лежал кусок свежего, еще источающего кровь, мяса. Противоестественный алый кусок, даже обрывок шкуры на нем сохранился, будто сорвали ее с животины одним махом!

- Кто? - только спросил я.

Сказкин пожал плечами, покатыми, как у гуся.

- Но ведь это единственная белая корова Агафона!

- Других тут нет, - подтвердил мою правоту Сказкин.

- Кто? Кто сделал такое?

Серп Иванович хихикнул.

Застиранный тельник делал Сказкина похожим на большую мутную бутыль, по горло полную здравого смысла. Хихикал он, конечно, надо мной, ибо только младший научный сотрудник Тимофей Лужин (он, Сказкин, был в этом твердо уверен) мог возлежать на раскладушке в тот час, когда всякий порядочный человек тут же соскочил бы, чтобы начать суетиться вокруг такой еды. Сказкина переполняло чувство превосходства. Сказкин презрительно и высокомерно пожимал плечами, Сказкин снисходил: ладно, мол, лежи! У тебя, мол, есть я, Сказкин, а, значит, не пропадем!.. И не выдержав его высокомерия, духоты, неожиданности и испуга, я наконец встал, добрел до умывальника, где громко начал фыркать и обливать себя водой.

- Я однажды в Пиреях двух греков встретил, - гудел за моей спиной довольный Сказкин. - Один виски нес, другой на тебя походил...

Я прислонился к пустой раме.

"Ох, Серп! Ох, родимый!.."

Слоистая полоса теплого утреннего тумана зависла над темным заливом, резко деля мир на _з_е_м_н_о_й_, с его тяжкими пемзовыми песками, оконтуренными бесконечной щеткой бамбуков, и на _н_е_б_е_с_н_ы_й_ - с пронзительно душным небом, выцветшим от жары, как любимый, не снимаемый никогда тельник Сказкина.

- Ну? - переспросил я.

Сказкин хитро подмигнул.

- Нашел - спрячь! Отнимут!

Эта мудрость венчала философию Сказкина, но мне сейчас было не до шуток.

- Агафон знает?

По праву удачливого добытчика Сказкин вытянул сигарету из моей пачки и укоризненно покачал большой головой:

- Да ты что, начальник! Это если бы лишняя корова была, а то единственную - и ту забили!

- Кто забил? - не отставал я.

- Спешишь, начальник! - нахмурился Сказкин. - Спешишь, а значит, думаешь неправильно! Люди, начальник, они везде одинаковые, что в Бубенчиково, что в Симоносеки. Сойди на берег, поставь бутылочку: "Хау ду ю ду?" Любой ответит: "Хау!" Меня вот начальник, за что боцмана любили? За неторопливость! За то, что я и палубу вовремя выскребу, и к подвигу всегда готов!

- Сказкин, - сказал я, - вернемся к фактам. На столе лежит кусок мяса. Это факт. Вид у него странный. Тоже факт. А принес его ты. Факт, от которого отвертеться никак нельзя! Объясни, что случилось с коровой?

- Акт оф готт! Действие Бога!

Расшифровывалась ссылка на Бога так:

Поздно ночью, выпив у горбатого Агафона чаю (Агафон любил индийский, но непременно добавлял в него китайских дешевых сортов - для экономии), Серп Иванович решил прогуляться. Душно невмоготу - какой тут сон! Так и шел по низким пескам, меня в окне видел. Еще подумал: "Чего это начальник не по уставу живет? Протрубили отбой - гаси свечу, сливай воду!". Топает так себе по бережку, по пескам, и обо всем все понимает - и о начальнике, не умеющем свечи беречь, и о звездах, какие они дикие, будто спутников никогда не видали, и вообще о любом шорохе в ночи. Одного только не понимает - почему вдали взмыкивает корова Агафона. Ей, корове, как никому, спать следует: она, дура, молоко обязана Агафону копить: так нет ведь, ночь уже, а она, дура, помыкивает под вулканами. "И чего орет? - подумал Сказкин. - Пойду вмажу ей промеж рогов!" Подобрал бамбучину и ходу! Забрался аж за речку Тихую, на луга. До этого, правда, отдохнул на деревянном мостике, поиграл бамбучиной со снулыми горбушами. Так хорошо ему на мостике стало: и комаров нет, и от Елены Ивановны Сказкиной-Глушковой далеко!

Так Сказкин шел по берегу, а берег перед ним изгибался, как логарифмическая кривая, и на очередном его плавном изгибе, когда Сказкину захотелось уже повернуть домой (да и корова давно замолкла), он вдруг увидел такое, что ноги его сами собой приросли к пескам.

Отгоняя даже сейчас нахлынувший на него ужас, Сказкин минут пять бубнил мне про какой-то огромный вертлюжный гак.

Гак этот, пуда на два весом, совсем не тронутый ржавчиной, блестящий, как рыбья чешуя, валялся в песке. Помня, что хозяйственный Агафон за любую отбитую у океана вещь дает чашку немытых сухофруктов, Серп Иванович сразу решил: гак - Агафону!