Приключение космического путешественника - [3]
Он представил, как стоит в предбаннике ток-шоу, готовясь дать интервью. Последним виденным им перед отправкой на «Триумф-1» фильмом была «Леди Виноградного ручья», где главную роль играла юная звезда Саманта Карлайл, обаяние и талант которой врезались ему в память. И вот она стояла рядом с ним в предбаннике, заинтригованная необычным молодым человеком, который нечаянно зашвырнул себя в космос, словно метеорит. Когда она пожимала ему руку, ее глаза светились любопытством, а может быть, и первыми искорками влюбленности. Ее волновала мысль о том, что когда она в Риме под холодным взглядом кинокамеры целовала похитителя драгоценностей, где-то над ней в ночном небе парил, вращаясь под звездами, Барингтон.
«Что вы там чувствовали»? — спрашивал Барингтон сам себя тоненьким голоском и сам же отвечал: «Одиночество, мисс Карлайл. Невероятное одиночество».
Сфера гермошлема реверберировала, голос от этого звучал гнусаво и сдавленно. Чтобы ослабить этот эффект, он понижал голос.
Лишь произнеся это во второй раз, Барингтон осознал, что ему действительно очень одиноко. От этой мысли ему вдруг стало очень не по себе, но ощущение быстро прошло под воображаемыми чарами неотразимой Саманты Карлайл. Мисс Карлайл краснела, обращаясь к Барингтону; его героическое злоключение пробудило в ней какие-то незнакомые ей прежде чувства.
Как только эта мечта нарисовалась у него в уме во всех деталях, он ухватился за нее, точно за единственное свое спасение. Множество вещей, которые ему следовало бы делать просто ради самосохранения, пришли ему на ум только теперь, потому что он увидел в них средство сделать эту мечту более сбыточной.
Никакой пользы пятиминутка славы ему не принесет, если к моменту спасения у него не останется сил пошевелить рукой. И потому он старался неукоснительно следовать жесткому графику упражнений, состоявших из многочасовых вытягиваний вдоль выпрямленного замкнутыми шарнирами скафандра. Хотя система жизнеобеспечения и поддерживала внутри скафандра небольшое давление, чтобы предотвратить уменьшение костной массы и замедлить процесс атрофии мускулов, но без дополнительных упражнений рукопожатие с Самантой Карлайл стало бы просто физически невозможным.
Не менее серьезно он относился и к гимнастике ума. Он знал, что продолжительное одиночество опасно для душевного здоровья, а для ведения беседы с прекрасной кинозвездой ему безусловно потребуется здравый рассудок. Материал для упражнений он брал из нескольких источников. В начальных классах он ходил в католическую школу, так что у него скопился приличный запас латыни. Часы, не истраченные на растяжку вдоль выпрямленного скафандра или на размышления о лишней восковой черточке, нередко посвящались скандированию первых четырех склонений (о существовании пятого Барингтон ни разу не вспомнил), спряжению ferre и esse, краткому очерку образования наречий и всему прочему, что сохранилось у него в памяти от детских встреч с мертвым языком.
В средней школе учитель английского требовал каждую неделю выучивать по стихотворению из хрестоматии. В то время Барингтон считал эти задания садистскими, но вспоминая их с дистанции в пятнадцать лет и из открытого космоса, он благодарил учителя за лишнее средство развлечения.
[*Строфа из стихотворения Джона Гринлифа Уиттьера (1807–1892) «Эми Уэнтворт»]
Хотя смысл стихов Уиттьера с детства был ему непонятен, его волновал их звук. К тому же его веселил сам факт, что такие странные стихи сумели застрять у него в памяти. Декламации эти давали ему повод подивиться тому, до чего мощный и прочный инструмент подарен человеку в виде сознания.
Еще один вид умственной разминки он устраивал, рассказывая сам себе анекдоты — иногда внося в них поправки и улучшения. В особо вдохновенные минуты он даже придумывал новые:
Он мог проводить так целые часы. Сочинение шуток часто доводило его до такого бессмысленного состояния, что он до слез хохотал над словами, которые почему-то казались ему забавными. Клык. Хряк. Бряк. Надрываться от хохота было приятно. Однако от идиотизма этого времяпрепровождения ему иногда делалось неловко. Он боялся, как бы мнение публики о его трагедии не переменилось, если она узнает, что он справлялся с ней такими инфантильными способами. Барингтон знал, что он один и что нет ни малейшей возможности, чтобы кто-то узнал о его занятиях во время одинокого полета. Но это не имело значения. Он хотел вести себя так, чтобы им восхищались персонажи его фантазий, потому что тогда его нынешнее положение и эти фантазии становились частями общей реальности.
«Выйдя вечером пройтись», — проговорил он. В сосредоточенном молчании он ждал, пока всплывет вся строфа целиком.
Ага, подумал он, вот это хорошо. Когда-нибудь он продекламирует эти стихи Саманте, например, на пляже.
«…Я остановился перед сверкающими дверями салона красоты, потоптался немного, дёрнул дверь на себя, прочёл надпись «от себя», толкнул дверь и оказался внутри.Повсюду царили роскошь и благоухание. Стены мерцали цветом тусклого серебра, в зеркалах, обрамленных золочёной резьбой, проплывали таинственные отражения, хрустальные люстры струили приглушенный таинственный свет. По этому чертогу порхали кокетливые нимфы в белом. За стойкой портье, больше похожей на колесницу царицы Нефертити, горделиво стояла девушка безупречных форм и размеров, качественно выкрашенная под платиновую блондинку.
Анатолий Павлович Каменский (1876–1941) — русский беллетрист, драматург, киносценарист.Сборник рассказов «Мой гарем». Берлин, 1923.
«На бульваре было оживленно. Чтобы никому не мешать, Сигурд отошел к кромке бордюра и уже там запрокинул голову, любуясь неспешно плывущими в небе облаками…».
Журнал «Дон», 1964 г., № 10. Впервые рассказ опубликован в журнале «Гражданская авиация», 1961 г., № 7 под названием «Встреча со "снежным человеком"».
«Вот глупости говорят, что писать теперь нельзя!.. Сделайте милость, сколько угодно, и в стихах и в прозе!Конечно, зачем же непременно трогать статских советников?! Ах, природа так обширна!..Я решил завести новый род обличительной литературы… Я им докажу!.. Я буду обличать природу, животных, насекомых, растения, рыб и свиней…».