Приключение Гекльберри Финна - [32]

— О, это, как раз, штука нередкая, бывает, что и во сне устанешь, как наяву. А этот сон тебя, похоже, совсем измотал. Расскажи-ка мне его поподробнее, Джим.

Джим принялся за дело, рассказал мне все, что с ним случилось, от начала и до конца, но, конечно, с прикрасами. А потом сказал, что надо этот сон «тренпретировать», потому как он был послан нам в остережение. Сказал, что первый намывной островок обозначает хорошего человека, который захочет сделать нам добро, а течение — другого человека, который оттащит нас от первого. Крики — это предупреждения, которые мы время от времени получаем, и если мы не будем стараться понять их, то они нас не только не спасут от беды, но как раз до нее и доведут. Множество островков — это неприятности, которые мы можем нажить, встречаясь со всякими забияками и вообще с дурными людьми, но, если мы не станем лезть в чужие дела, и отвечать этим людям бранью на брань, и злить их, то избавимся от них и выйдем из тумана на широкую, чистую воду, которая есть свободные штаты, а там уж все будет хорошо.

Когда я только забирался на плот, небо затянуло тучами и стало совсем темно, но теперь оно опять прояснилось.

— Да, Джим, — говорю я, — отлично ты все растолковал, но только скажи мне, вот это-то что такое значит?

И я указал ему на покрывшие плот листья и мусор, на разбитое весло. Их уже совсем хорошо видно было.

Джим посмотрел на сор, потом на меня, потом снова на сор. Мысль о сновидении так крепко засела в его голове, что он, похоже, не мог вытряхнуть ее оттуда и расставить все по местам. Ну а когда все понял и расставил, взглянул мне без всякой улыбки прямо в глаза и говорит:

— Что это значит? Могу тебе рассказать, что это значит. Когда я вконец устал от возни с плотом и от криков, которыми звал тебя, то заснул и сердце мое разрывалось, потому что ты пропал, а что будет со мной и с плотом, об этом я и думать забыл. А когда проснулся и увидел, что ты снова здесь, целый и невредимый, так чуть не расплакался, готов был от счастья на колени встать и ноги тебе целовать. А ты об одном только и думал — как бы половчей одурачить старого Джима враньем. Вот это вот мусор, да, и люди, которые сыплют друзьям грязь на голову и на посмешище их выставляют, они тоже мусор.

Тут он медленно встал, ушел в шалаш и ничего больше не сказал. Да мне и так уж за глаза хватило. Я себя таким подлецом почувствовал, что готов был его ноги целовать, лишь бы он обратно вернулся.

Минут пятнадцать я твердил себе, что не пойду за ним, не стану унижаться перед каким-то там негром, и все же пошел и никогда с тех пор не пожалел об этом, ни разу. Больше я с ним таких грязных шуток не разыгрывал, да и ту не сыграл бы, кабы знал наперед, что он так расстроится.

Глава XVI Змеиная кожа продолжает делать свое черное дело

Почти весь следующий день мы проспали и в путь тронулись уже ночью, — держась позади чудовищной длины плота, который перед тем тянулся и тянулся мимо нас, точно какой-нибудь крестный ход. Спереди и сзади у него было по четыре огромных весла, и мы решили, что работает на нем не меньше тридцати человек. На плоту стояло пять больших шалашей, далеко один от другого, в середке его горел открытый костер, а на каждом конце торчало по высокой сигнальной мачте. Роскошный был плот. На таком всякий поплавать не отказался бы.

Так мы и добрались до большой излучины, и тут небо затянуло тучами и стало душно. Река в том месте разливалась очень широко, а по берегам ее стоял сплошной лес — ни просвета в нем видно не было, ни огонька какого. Мы разговаривали про Кейро, гадали, заметим ли его, когда подплывем поближе. Я сказал, что можем и не заметить, потому как я слышал, что в нем всего-то около дюжины домов и, если ни в одном света не зажгут, как мы узнаем, что плывем мимо города? Джим сказал, там же две больших реки сливаются, так мы это место и узнаем. А я ответил, что мы можем принять устье Огайо за начало большого острова и решить, что его и оплывать не стоит, все равно в той же реке останешься. Джима это сильно растревожило, да я тоже забеспокоился. В общем, вопрос был такой: что делать? Я сказал, что, как увидим где первый огонек, я сплаваю к нему в челноке и навру там, что папаша мой сейчас малость выше идет на своей торговой барке, однако торговать он начал недавно, вот и послал меня узнать, далеко ли еще до Кейро. Джим согласился, что это мысль хорошая, и мы раскурили трубочки и стали ждать.

Делать нам было нечего — только город выглядывать, чтобы мимо не проскочить. Джим уверял, что уж он-то этот город не прозевает, потому что, едва увидев его, в тот же миг станет свободным человеком, а если прозевает, то попадет в рабские штаты, и о свободе ему придется забыть. Он то и дело вскакивал на ноги и спрашивал:

— Это не он вон там?

Но это был не он, а блуждающий огонек или светляк, и Джим снова присаживался и принимался вглядываться в темноту. И говорил, что от такой близости свободы он просто весь дрожит, точно в горячке. Ну, должен вам сказать, я от этих его слов тоже начал дрожать, точно в горячке, потому как мне вдруг пришло в голову, что он ведь и вправду вот-вот свободу получит, а кто в этом виноват?