Прихоти дня - [4]

Да нет... Ничего ты не помнишь. Ты до сих пор сомневаешься, знаешь ли ты их по-настоящему. А он тебя знает, очень даже хорошо знает. И рассказывает о своих планах на будущее, вычерчивает схему: уже встал в очередь на квартиру, на машину, на мебель, на жену, у него и номерок есть, как же ты без номерка? Ты не можешь расстаться с бокалом, держишь его в руках и пожимаешь плечами, покачиваешь головой. Тебе кажется, что тобой пытаются рисовать. Какой смешной! Еще вчера ему было восемнадцать, а теперь уже тридцать четыре. А он все еще надеется, что ему кто-то даст квартиру. Ходит на свой безутешный завод... Кто даст? И за что? "А Саньку помнишь? Разбогател Санек, крутой стал, на козе не подъедешь!"

В самом деле, ничего не изменилось. И прежде, и теперь он хотел только одного: соответствовать времени. Знаешь, сколько там зрителей? - неожиданно спрашиваешь ты, взглядывая в сторону экрана. Сколько? Шестьдесят восемь тысяч сто десять, равномерно заполняя трибуны, сообщаешь ты. Он ничего не понимает, спрашивает тебя о работе: так почему ты оттуда ушел? Проценты и еще раз проценты. Сидеть на работе человекоднем и считать тоннокилометры. Множество бумаг. Соглашаться с тем, что бумага важнее человека, что бумага все стерпит. Начальство. Столы. Стулья. Лица столов. Лица стульев. Ты видел их? А платят сколько? И еще задерживают.

Так ему будет понятнее, думаешь ты, хотя, что тут можно объяснить, ты сам себе не можешь объяснить, на что живешь эти полгода, чего ожидаешь. Понятно, говорит он, ну а дальше что? Дальше... Дальше вытянутой руки, дальше собственного носа. Временная трудность в масштабах страны, как, впрочем, и многое другое. Главные перемены будут еще не скоро, о них ты сможешь прочесть в газетах, а я о них говорить не буду, просто ты мне не поверишь. Буду смотреть в небо, а не в лужи. Что? - спрашивает он. Сказка такая, восточная. Не пей, говорит, братец, из лужи, козленочком станешь. Не слыхал?.. Нет, не поймет, думаешь ты, он уже иначе заточен. Как же тебе объяснить... Вот я помню однажды зимой на остановке стоял. Утро было, час пик. Подошел битком набитый автобус. Еще народу набилось, я тоже успел. А двери никак не закрываются. Один человек с портфелем впереди застрял. Двери шипят, но ни в какую. Тут водитель не выдержал: "Ну куда ты лезешь? Все равно же ничего на работе делать не будешь!" Ты понимаешь? Ведь не может водитель так страшно ошибаться?!

Он смеется и говорит: спроси меня, что я делаю на работе, спроси его (он указывает на подошедшего Виталика; его лицо непроницаемо, но значительно, как лицо человека, прослушавшего секретный доклад) или хотя бы вот его, - он кивает в сторону соседнего столика, ты смотришь, а там взгляд не случайный, с темным оттенком, черный от загара мужчина, около пятидесяти лет, его слова "дыр-дыр", "фуфло", разомлевший Машин клиент, он не один, еще мужики сидят, и женщины есть. Тебе кажется, что он чем-то задет. Если нас сейчас начнут бить, я же не вмешаюсь, вот что ты подумал, и еще: где же Сергей? Спасибо, Маш, говорит он официантке и направляется к вашему столику, следом за ним женщина. Это уже не карандаши, их не ссыплешь в коробку. Минус, еще минус, словно гражданин другого государства, считающий тебя своим соплеменником. Он садится рядом с тобой, влажный, темно-красный рот, закуривает, без топора, но с вопросом: что за жизнь? Бросает спичку и добавляет с сарказмом: боже мой, Монте-Карло, восемьдесят второй год! Пойдем, говорит ему женщина. Ты вздрагиваешь. Ты еще ничего не можешь себе объяснить. Какой еще номер выкинет этот чудак? Господи, говоришь ты про себя, но это ни к чему такому не имеет отношения. Господи, повторяешь ты присказку большинства утомленных людей, это же отражение, граница близка. Ты же всегда этого хотел - признать неизбежность жизни во всех ее проявлениях, понять тысячи ее мелочей, не отказываясь ни от одной, понять людей, время, и вот наступил для тебя день, когда ты будешь знать, тебе приходится знать за них всех, что с ними будет дальше, и ничего не знать о себе.

Пойдем, озабоченно повторяет темноволосая женщина, она садится рядом с ним, берет его за руку. Отстань, морщится он, потом, усмехаясь, говорит для вас: идиотка, и еще кое-что добавляет матом. Они же смеются над тобой, говорит она, глядя вниз; на ее левой руке, у локтя, ты видишь большой синяк.

А ребята действительно смеются, не сдерживаясь, особенно Виталик, расправил крылья, зашуршал листьями, мол, каков комик. Пойдем, тихо просит она и снова берет его за руку. Помолчи, скотина, встряхивается он, я же с ребятами разговариваю! Боже мой, говорит он, до чего рабочего человека довели! Скоро головы начнут откусывать! Да, замечаешь ты, у многих их уже сейчас нет. Это же как звучит, он поднимает вверх палец,  его величество рабочий класс! А на деле? Он еще долго так восклицает, задает вопросы, она берет его за руку, просит уйти. Зачем-то объясняет: у него сын в армии. Наконец он спрашивает: вы Рональдо видели? Ты молча сидишь и думаешь: они обструганы. Ты не смотришь футбол, тебе все равно, теперь для тебя нет ни начала, ни конца, и не важно, какой год на дворе, ты понимаешь, что Сергей не придет и никаких разъяснений не будет. Ребята устают смеяться, снова Севилья, Зико, сначала счет сравнивают, потом наши пропускают второй мяч, Виталик поднимается и говорит: ваше величество, граф Монте-Карло, разрешите пройти?