— Посмотри на меня, пожалуйста… А ты можешь меня отсюда столкнуть, прямо сейчас?
— Что?.. Ты что говоришь?
— Значит, не можешь? — он отошел в сторону, — это я так, к примеру. Не обращай внимания. Мне показалось, он заметил, что я уже смотрю на него влюбленно безумно, и наклонил голову:
— Пойдем вниз. Дальше неинтересно.
Мы пили с ним до утра и совсем мало говорили, где-то слово в минуту. Я не привык к людям и впервые был рад, что встретил себе подобного. Обычно собеседники либо достают, либо смотрят в рот, все скучно. Сейчас же мне было странно, именно странно, слушать его. Джордж говорил о театре, где играл в Питере, он, оказывается, тоже играл.
— Знаешь, я не думал тогда ни о чем. Просто перевоплощаешься, не психологически, а телом. Как воплощение языческое. Я мог… думаю, что мог. Труднее всего поверить, труднее — это им, я же давно во все верю.
— Во все?
— Да, я верю во все. Я мог быть осенним цветком, умирающим не столько от холода даже, сколько от неизбежности смерти, камнем на забытой дороге, ребенком, девушкой, птицей в небе, мог даже быть тем, кто я есть сейчас — все это только память моих воплощений, прошлых, будущих, невозможных, — оттого мне в театре было просто. Артистизм — просто осознанный анамнесис, слово из Платона, очень умное.
— Воспоминание…
— Именно. Так что я ничего не играл, — я просто вспоминал и тогда воплощался в новое тело.
— Для меня такое умение — скорее порок. По-настоящему артистичный человек способен к притворству, а значит ему обязательно будет что скрывать. Он уже одним этим виноват. Впрочем, порок для меня — это комплимент, не упрек…
— Это я сразу по тебе понял. Но ты не сможешь быть лучше чем есть, хотя… ты не так уж и плох, наверно. Джордж налил себе джин-тоника и лег на пол.
— Скажи, а ты уверен, что способен чувствовать любую роль? Он молча кивнул мне.
— И можешь ощущать себя и Октавианом Августом, и слесарем Сидоровым, и принцессой Грез?
— И даже белым медведем. Причем мертвым.
— А Богом? Вопрос мой прозвучал как выстрел. Я не осмеливался подумать об этом, но это было неостановимо. Мой меланхоличный собеседник встал и закурил, храня молчание.
— Я смог бы. Наверно… Мне было бы интересно испытать себя. Я даже думаю… это единственный спектакль, где мне интересно играть…
— И дьяволом?
— Артист должен быть способен почувствовать себя таким. Поверить, что это он, только он. Но ценой может стать…
— Сумасшедший дом?
— Или он и вправду окажется тем, кого играл… — Джордж рассмеялся, — хочешь попробуем? Я буду богом, ты будешь дьяволом… С этого утра.
— У меня только один вопрос, — предвкушал я решающий удар, — совсем небольшой, но, думаю, главный.
— И что же? — ему уже было неинтересно. Я понял, что это судьба. Впрочем…
— Почему ты будешь богом? — я понимал, что вопрос мой либо глуп, либо безумен…
— Потому что я в белом! — ответил Джордж.
3. КЭТТИ И ПУСТЫЕ КВАДРАТНЫЕ КОРОБКИ
Я спустился от Даэмона рано утром, прямо в бар. У меня болела голова, хотелось домой, но я вспоминал, что я бог, и тем утешался. Странно, как я раньше не замечал за собой этого? Потом я подумал — ведь если я и вправду… то я все могу, даже склеить ту девицу в дальнем углу. Она была не по-здешнему прелестна, порочный ангелочек, мне были ведомы ее фантазии, болезненные, как цветы за секунду до увядания, как тонущие в безжалостном море фрегаты, как туманный идеал, о котором разве что только перестали грезить, как хрустальная кружка с ослепительно алым вином, падающая в грязь с самого последнего этажа Эмпайр Стейт Билдинг… Все о прилетающих с неба богах с безумным взглядом, дарящих ее непристойно сильными объятиями… Я заметил, она встала и направилась к выходу, впрочем, с другой стороны, это давало мне шанс рассмотреть ее более подробно. И это было ей в плюс.
— Девушка, — сказал я голосом пропащего алкоголика, — ты мой похмельный бред и потому должна сидеть тихо. Она обернулась даже более грациозно, чем я предполагал. И сразу пошла ко мне, сев прямо напротив.
— Зовут меня Джордж, — сказал я печально и тихо, — я тут теперь бог.
— Очень приятно, — голос ее тоже был весьма волнующим, — а меня Катя, я из Москвы и еще я последняя тварь. Можешь купить мне водки.
— Почему водки?
— Хочется… Неуловимый жест, и она села почти также, но немного, совсем немного иначе (чтобы я мог видеть больше?) Она курила «Кент» и читала английские надписи на стенах, она хотела сказать, но ничего не сказала.
— Ты ждешь кого-то?
— Угадал.
— А зачем?
— Я всегда жду. У меня чудесная жизнь, сплошные видения. У меня обольстительная внешность и ноги ничего (да это слабо сказано, подумал я). И еще я тебе нравлюсь.
— Именно. Мне тоже надо что-то говорить?
— Просто объясни себе сам, почему ты не получишь того, чего хочешь…
— Ты так уверена, что не получу?
— К сожалению — твоему, да.
— Тебя все достали. Она подняла на меня удивленный взор. Могу поручиться, удивленный. Она не думала, что я угадаю.
— Юная леди, ты не поняла. Я не могу не получить то, чего хочу. У тебя не может быть иной воли, я же сказал, ты мой похмельный бред.
— А что чувствует бог? — только спросила она.
— Тоску и ничего больше. Я и сам потерялся здесь… будь мне проводником.