Приговоренные к жизни - [37]

Вечером тусовались со всяческими занимательными личностями. Здесь по банке пива выпили, статьями на дискетах обменялись; здесь чашку чая процедил — обсудили идеи по предстоящим уличным акциям; там по кружке хорошего испанского вина нам с el Diablo налили — книгами стоящими разжился. Я по чуть-чуть пью теперь, не напиваюсь, смакую больше и читаю бесконечно, взапой. Идём теперь к подруге el Diablo, нужно купить что-нибудь вкусное ей, одна живёт. Зашли в магазин. У меня на плече красная электрогитара «Урал» без чехла, сумища раздутая от всякой всячины интересной, пёстрые провоцирующие названиями обложки книг мелькают. У el Diablo аккустика и магнитофон огромный гарлемский. У обоих лица искрятся, шутим, балагурим, смеёмся. И тут эти лица….зелёно-серые….в магазине. Ей богу, мертвецы. Даже грима не нужно. Все разом встали скопищем, смотрят на наш видок и молчат……. И молчат……….. Даже сказать не могут ничего, когда хочется. Вот против таких лиц я и живу. За другие живу. Невидимая нацболка из Ярославля пролетела по городу. Листовку где-то увидела, сообщение скинула. Привет тебе, неизвестная Оля!! Мы ещё встретимся когда-нибудь, открывая пинком дверь в министерский кабинет, с автоматами наперевес ворвёмся вместе в эпицентр сохлости, скуки, тупизма и раскрошим всех в салат «министерский». Мир очень маленький, маленький и тесный.

Кроче — новое слово в русском языке. Это «короче», только записанное короче, на сербский манер («смерть», допустим, по-сербски — «смрть»).

Революции никогда не делались массами. Вспомни Фиделя Кастро и Че Гевару, когда их кораблик «Гранма» причаливал к берегу Острова Свободы — на корабле из 82-х человек не было ни одного пролетария, представителя рабочих масс, одни студенты, идеалисты, циничные романтики, просвещённые бесстрашные умники-злыдни, не обремененные семьями и кредитами за дом.

Массы пролетариата всегда присоединялись к горстке бунтовщиков уже в ходе революции, видя, что отчаянные бунтари, гляди ж ты! и впрямь могут победить благодаря своему упорству и какой-то малопонятной, но вроде бы как более крутой идеологии. А уж потом, при новом строе эти события изображались в заново накатанных летописях как всенародный единый порыв интеллигенции и крестьянства по свержению режима.

Революции ведь выглядят иногда довольно забавно. Кучка малопонятных простому народу революционеров-фанатиков, загнанных режимными преследованиями в подполье, ведёт, казалось бы, невероятную по шансам борьбу с огромным всесильным государством. Проповедует странные для обывателя учения. А розовощёкий мещанин стоит с надкусанным пирожком на их очередной демонстрации и думает: «Какая классовая вражда? Какой этногенез? Какая прибавочная стоимость? Какая диалектика? Какой авангард? У меня за квартиру два месяца не плачено». Потом на митингующих накидываются жандармы с дубинами и обыватель скоренько-скоренько чешет с политой кровью площади от греха подальше, пробирается тополиными двориками к родному подъезду, запыхавшись от беготни с трудом попадает ключом в дверь своей уютной норки и только там успокаивается. «Ужасные люди, страшные», — думает он про революционеров. А через пять лет благодаря своей сплочённости и горячности, чужой неразберихе и индивидуалистичности те берут под контроль определённый кусочек страны. Да, полусумасшедший, не признанный учёным сообществом автор написал огненную теорию, которая приходится по вкусу нищим, но энергичным и политизированным распиздяям страны, один крупный полицейский чиновник недосмотрел, второй полицейский чиновник захотел насолить первому и не стал вмешиваться, желая побольше раздуть пожар служебных проблем первого (всё мы, смертные, подлы и мстительны). Нашёлся обиженный властью банкир (или старовер), что перевёл на зарубежный счёт революционеров крупный транш, случились какие-то катастрофические события в стране — проигранная война, затяжной экономический кризис, экология плохая, ну что тут такого, с каждой страной бывает. И у вчерашней кучки отморозков, хуяк! у вчерашней кучки отморозков — миллион становится под ружьё, да, господин президент, и столица уже занята мятежниками. Потом следует быстренькая гражданская войнушка, не особо уж и кровавая, как любят рисовать её чиновники, столько же примерно гибнет от палёной водки или автомобильных аварий в год. И обыватель, с надкусанной пиццей в руке (он за пять лет продвинулся по службе и сменил пирожки на пиццу!), застыв в изумлении, смотрит по телевизору привычные вечерние новости, а там, о господи, голодранцы, которых недавно на площади дубинами хаживали по ребрам, выступают с трибун под незнакомыми, режущими глаз знамёнами, а перед ними — та самая площадь их сторонниками забита дальше некуда. Затем они легко берут город за городом, провинцию за краем.

И откуда у вчерашних растрёпанных студентиков, неокончивших верхнее образование, чернорабочих грязных фабрик, третьеразрядных клерков, не заглючивших в своих духовных семинариях теологов-гениев-выскочек, пропащих провинциальных жёлтых журналюг, тихих учителей с горами книг дома вместо мебели, обморочных поэтов, откуда у них знания по военной тактике партизанской войны в лесу и городе, экстатической агитации возбуждённых толп, искусство дипломатии? Почему хорошо вооружённые правительственные войска, которые ещё вчера ходили на парадах ровными фигурками и так здорово лаяли главнокомандующему на сигнал «здравствуйте, товарищи!» — «гав-гав-гав-гав-гав!!», дезертируют и дезертируют, бравые генералы-медалисты отступают и отступают до самых до окраин, а потом вообще бегут на пароходах и дилижансах в экзотические страны? Что стряслось? Как такое может быть? Бум. Надкусанная пицца упала на пол.