Глава 11. Расстрел подсолнуха. Рабыня страсти. Импровизация параноика. Света попадает в заложницы. На линии огня. Мужики, он не опасен. Медовый месяц у моря
Маркиз остался доволен «Маузером»: такого точного и дальнобойного ручного оружия — а Юрию Меньшикову доводилось пользоваться пистолетами и револьверами самых разных систем — у него, пожалуй, не было никогда. Да, тяжеловат, неуклюж, но с трёхсот шагов продырявив из него пятью пулями четыре склонённые головки подсолнечника, Маркиз с почтением вернул этот музейный экспонат в кобуру: умели же раньше! Сработано более чем на совесть! Мурзик недаром не торопился обменивать его на престижный и дорогой — «культовый» в Диком Поле — «Кольт».
Немножечко беспокоил третий выстрел: пуля даже не задела набитую созревшими семечками корзинку подсолнуха — если бы первый, Меньшиков бы не волновался: первый — из незнакомого оружия — пристрелочный. Желая убедиться, что третий выстрел — досадная случайность, Маркиз вновь вынул «Маузер» и прицелился не в корзинку стоящего несколько особняком подсолнуха, а в её удерживающий стебель и, задержав дыхание, плавно спустил курок. Грохнуло — срезанная пулей головка шмякнулась, брызнув семечками, о сухую землю.
«Это тебе за Юльку! — то ли прошептал, то ли проскрежетал зубами охваченный злым азартом Маркиз. И добавил, прицеливаясь ещё: — За всех, падла, отравленных твоим маком, Юлек, Ларисок, Петек!»
От пули, направленной точно в ребро корзинки, подсолнух словно взорвался — пыхнув в небесную голубизну маленьким золотисто-чёрным облаком.
Юрий Меньшиков не знал, что, вложив в этот выстрел всю боль, всю обиду, всю злость и всю ненависть, он свою месть, в сущности, совершил. Символом — да, символом отравителя миллионов не повзрослевших и никогда уже не по взрослеющих по его вине мальчиков и девочек Иннокентий Глебович оставался по-прежнему. Но — символом для ума. Сердце Маркиза — после казни безвинного подсолнуха — освободилось от жёлчи. Однако, повторимся, он этого пока не знал и, удовлетворённый двумя отменно меткими последними выстрелами, будто бы уже видел на мушке «Маузера» ненавистную полковничью голову.
В Ставке, загнав ушаковский «джип» под натянутый над ремонтной площадкой тент, Меньшиков перекинулся парой слов с Упырём и, переодевшись в вельветовые джинсы и футболку, отправился в библиотеку: к добродушной лентяйке Валечке — распоряжающейся пятьюстами подобранных абсолютно случайно томиков, кипой старых газет и журналов, японским телевизором, будильником «Слава» и трёхлитровым электрическим самоваром. (По странной прихоти Иннокентий Глебович настолько поощрял охоту своих подчинённых к чтению, что на посещение библиотеки в служебное время смотрел сквозь пальцы — разумеется, теми, кто не занят в нарядах.)
В холщовой сумке под ветхими страницами какого-то развлекательного вздора, двумя номерами «Звездочёта» за две тысячи десятый год, в свёртке грязного белья — будто бы, собираясь на речку, захватил простирнуть — помещались «Маузер» и запасная обойма. Конечно, рискованно: на территории военного городка оружие разрешалось носить только патрулям, но Маркиз не мог знать, где и когда он совершит возмездие — так что, ничего не поделаешь, приходилось идти на риск. В сравнении с безумным риском всего затеянного — ничтожный.
Валечка, как обычно, валялась на раскладушке за разгораживающей просторную палатку на две неравные части самодельной, из накинутого на бельевую верёвку брезента, ширмой. Посетителей в библиотеке не было, и Меньшиков, немного побалагурив с хозяйкой, занял единственный удобный столик: у затянутого прозрачной плёнкой оконца — с видом на «резиденцию» Иннокентия Глебовича. Взял номер редкого, издававшегося только в две тысячи девятом году журнала «Трансвестит» и приступил к наблюдению.
Около десяти в штабную палатку полковника проследовало четверо очень влиятельных «степняков» в сопровождении небольшой, оставшейся снаружи охраны. Совещание явно неофициальное, иначе гордые «степняки» не «проследовали» бы, а с помпой «прошествовали». Без двух минут десять (Юрий почему-то посмотрел на часы) явился приехавший из Ростова Голышев — тот ещё фрукт. Маркизу его прибытие, кроме того, что не нравилось, — Дикое Поле явно налаживает отношения с Югороссией! — внушало какую-то безотчётную тревогу: этот плешаковский «супермен», вмешиваясь некстати, сорвал уже не один превосходный замысел.
(Голышевские «подвиги» ни им самим, ни его начальством, разумеется, не рекламировались — однако молва! Которая по каким-то (ведомым только ей!) законам избирает «счастливчиков», приписывая им, во-первых, многое из сделанного другими, а во-вторых — кое-что из не сделанного никогда никем.)
«Принесла нелёгкая! Не сидится в своём Ростове! Чтобы черти взяли тебя у Колодца! — с раздражением комментировал Маркиз приезд плешаковского эмиссара. — И так-то… — чем больше Юрий Меньшиков думал о Голышеве, тем меньше ему нравилась складывающаяся ситуация: — Ловок, удачлив, хитёр, отважен!» — иметь такого в противниках, Маркизу, ох, до чего же не хотелось! А в случае убийства Горчакова, не без основания предположил Меньшиков, Сергей обязательно примет участие в расследовании. И вряд ли его собьёт с толку мурзиковский «Маузер» — слишком «горячий» след, для сыщиков-недоумков. Особенно — если Мурзика не убьют на месте.
