Приговоренная. За стакан воды - [23]

Итак, в тот день на вахту должна была заступить Зенобия, чтобы присматривать потом за мной все выходные. В моей камере нет окон, я уже три месяца не видела солнца. После убийства губернатора меня перевели в карцер, и теперь я живу в полной изоляции в левом крыле здания тюрьмы. К счастью, Зенобия приносит мне утешение, освещая немного мою беспросветную жизнь.

С тех пор как меня изолировали, я не могла покидать камеру и никто не имел права заходить ко мне, чтобы убраться. Я должна была сама заботиться о себе. Но как? Мне не выдавали никаких чистящих средств. В этой крошечной, размером примерно три на два метра, камере рядом с кроватью располагалось то, что Калил со смехом называет «уборной». На самом деле это кусок водопроводной трубы, приделанный к стене, и дыра в полу. Эта дыра была не слишком глубокая, она никуда не вела, и мне нечем было прикрыть свои испражнения. Никто не может жить в таких условиях, даже я, простая деревенская женщина. Этот запах и вид были совершенно невыносимы. Каждый день я старалась найти в себе силы, чтобы удержаться, сохранить хотя бы немного человеческого достоинства. И в этом Зенобия очень помогала мне. Когда она заступала на вахту, то давала мне маленькую лопатку и полиэтиленовые пакеты, чтобы я убрала все нечистоты. Если бы не она, я бы жила в выгребной яме.

В женской тюрьме не выдают униформу. Я должна была носить собственные вещи и сама стирать их. Но в моей крошечной камере без окон и вентилятора высушить одежду не так уж просто. Единственное место, где можно ее развесить — это кровать, но посидеть я могла тоже только там, если не хотела испачкаться на грязном полу. Поэтому днем, хорошенько отжав тунику, я аккуратно раскладывала ее на кровати, оставляя немного места, чтобы присесть.

А ночью я спала прямо поверх, потому что повесить ее было некуда. Но так как в камере обычно холодно и влажно, большую часть времени я носила мокрый салвар камиз, который высыхал прямо на мне. Это очень неприятно, и прошлой зимой я постоянно мерзла. Но к началу марта потеплело, и стало получше.

Я стала словно прокаженной. По словам Калила, всех, кто оказывал мне помощь или поддержку, тоже начинали считать богохульниками. По настоянию министра Шабаза Батти в моей новой камере было установлено круглосуточное видеонаблюдение. Каждый день я молилась за этого человека, у которого хватило храбрости и великодушия навестить меня несколько месяцев назад; который, как и обещал, заботился о моей семье и о моей безопасности, даже здесь, в тюрьме.

Когда 7 января меня перевели в эту камеру, еще более тесную, чем предыдущая, я все время смотрела на маленькую коробочку, прикрепленную к потолку, не понимая, зачем она нужна. Помню, через несколько дней на вахту заступила Зенобия, и я задала ей вопрос.

— Это камера наблюдения, — ответила она тихонько. — Благодаря ей ты будешь в безопасности здесь.

Ее ответ не слишком мне помог.

— Не понимаю. Я часто смотрю на эту штуку, но она даже не движется. Как же она сможет защитить меня? Это не похоже на оружие.

— Это камера, которая снимает тебя все время, — с улыбкой снова принялась объяснять Зенобия. — Провод соединяет ее с маленьким телевизором в комнате для охранников, и мы видим на экране все, что происходит в твоей камере.

— Ты хочешь сказать, что за мной все время наблюдают, даже когда я моюсь или…

Я не закончила фразу, но Зенобия поняла меня.

— Да, теперь у тебя больше нет личного пространства. Но если кто-то захочет тебя убить, он не сможет этого сделать, потому что все это увидят и будут знать, кто он такой.

— Теперь я понимаю… Неприятно, что за мной постоянно следят, но если это нужно для того, чтобы сохранить мне жизнь, то я согласна.

Позже адвокат рассказал мне о том, что многие заключенные, обвиненные в богохульстве, не доживают до суда — их убивают прямо в камере.

Постепенно я привыкла и перестала замечать камеру. Только думала иногда, работает ли она и наблюдают ли за мной охранники. С тех пор как я попала в тюрьму, мне так не хватает человеческого общения… Я ведь всегда была такой болтушкой, а теперь мне не с кем было перекинуться даже словом. Здесь я поняла, что для того, чтобы выжить, недостаточно сохранить физическое здоровье. Разговоры, отношения с людьми, пусть даже мимолетные — все это помогает не сойти с ума. Раньше я никогда не задумывалась об этом, но теперь стала замечать, что то, что казалось таким обыденным на свободе, приобрело здесь огромное значение. Я недооценивала все эти мелочи, которыми была наполнены мои дни. Пойти за мукой в деревенскую лавку, а потом испечь лепешек для мужа и детей… Теперь я так скучала по своей вольной жизни, которой меня лишили.

Еще я могу сказать, что тяжелее всего в изоляторе мне давалась полное безделье. Раньше я могла хотя бы прогуляться утром и после полудня, а теперь из соображений безопасности мне запрещено покидать камеру, я не вижусь ни с кем, кроме охранников. Когда меня выпускали на прогулку, я толком не общалась с другими заключенными, и все же могла увидеть другие лица, перекинуться с этими людьми парой слов, послушать их истории. Все это помогало мне отвлечься, а не смотреть весь день на серые потрескавшиеся стены.