Приговорен к расстрелу - [8]

В конце концов, он попытался порвать с Тасей, уехав от нее как можно дальше, на Камчатку, но то ли стараниями его жены, то ли по еще какой причине заболел загадочным кожным заболеванием, которое не могли вылечить врачи. В конце концов, он вынужден был оставить свою работу партийного администратора и уйти в тайгу, где прожил несколько лет как отшельник, общаясь только с камчадалами. И там, у них, научился лечению травами и использованию мухомора для сеансов шаманизма.

Дядя Миша вылечился и стал известным травником, экспортировавшим свои настойки даже в Японию. Он зарабатывал неплохие деньги и построил своего рода маленький курорт. Однако привычка к алкоголю (тем более разбавленному настойкой мухомора) доконала его. У него ампутировали ногу, зараженную гангреной. Он до конца своих дней остался коммунистом, не простившим мне моего побега. Тем не менее, в единственном ко мне письме за рубеж уже в послеперестроечные годы он приглашал меня на Камчатку, «чтобы потратить накопленные у капиталистов деньги» и, раз уж я еду, привезти ему приличную инвалидную коляску, достать которую на Камчатке невозможно.

* * *

Когда мне было около девяти, я поехал в пионерский лагерь. С собой я взял большой охотничий нож, который, как помню, позаимствовал у моего дяди (большую часть моей жизни я увлекался собиранием ножей хорошего качества).

Какой-то мальчишка нашел нож и попытался забрать его у меня. Я ударил его, у него из носа потекла кровь. Вошла одна из наших воспитательниц и увидела меня стоящим перед этим мальчиком — оба в окровавленных рубашках, а у меня в руках нож. Она упала в обморок. Это был конец моего пребывания в лагере. Нужно было бежать. Так позорно провалилась моя первая попытка вхождения в коллективную советскую реальность. Поймав случайный грузовик, я поехал домой.

В возрасте четырнадцати лет состоялся мой второй и окончательный побег из родительского дома. Враждебность между матерью и мной становилась непереносимой. Я делался все более непокорным, вызывающим и раздражительным. Но отметки в школе всегда были хорошими. Все делалось так, чтобы у матери практически не оставалось повода для обвинений по отношению ко мне.

На какое-то время я попал в плохую компанию, оказавшись вовлеченным в банду карманников. Правда, я либо стоял «на шухере», либо только присутствовал при кражах, получая в награду пригоршню конфет. Но, к счастью, я быстро расстался с этой компанией. Однако эти ребята давали какое-то возбуждение и чувство общности, которых мне не хватало дома. Они могли также защитить меня от хулиганов (порой поход из дома в школу был связан с прохождением нескольких враждебных улиц, где тебя могли поджидать с кастетом или палкой). У меня не было отца, который мог бы отпугнуть их, а мой старший брат отсутствовал, реально или психологически.

К концу моей жизни в семье я был на грани того, чтобы силой противиться матери всякий раз, когда она нападала на меня. Прямо перед окончанием школы меня собирались принять в комсомол. И вот тут мать пришла в школу, чтобы пожаловаться на мое поведение, — поступок совершенно не в ее характере. Я был страшно сконфужен перед своими друзьями, в глазах которых уже создал себе ореол свободы и непокорности. Мне не хотелось быть комсомольцем, но отказаться от этого должен был я сам!

Я перерос городок Колпашево. Мне снился повторяющийся сон, будто я в Молдавии — стране вина, веселых песен и зеленых гор. В стране, где поэт Пушкин провел время в изгнании. Что-то гнало меня из моего родного городка. Была ли это просто жажда нового и попытка уйти от семейных дрязг? Или я где-то подсознательно чуял, что рядом лежали кости заключенных, жертв ГУЛАГа, похороненных в болотной тине под нашими улицами, кости, которые обнажились как-то во время весеннего паводка?[2] Место гибельной ссылки — вот чем прославился в истории наш городок. Позднее я узнал, что сюда был сослан, а позже подвергнут жестоким пыткам и убит в томской тюрьме поэт Николай Клюев, религиозный мистик и прорицатель. Сверхъестественно, но он в одной из поэм предсказал гибель Аральского моря («Что зыбь Арала в мертвой тине…»), как и другие катастрофы, которые безбожное, высокомерное безумие коммунистов навлекло на Россию. Он предвидел эти экологические катастрофы за полстолетия с лишним до них, написав:

…Тут ниспала полынная звезда,

Стали воды и воздухи желчью,

Осмердили жизнь человечью.

А и будет Русь безулыбной,

Стороной нептичной и нерыбной![3]

ТОМСК

В том же году я поехал в Томск под предлогом повидать брата. Жизнь в Колпашево душила меня. Дом стал тесен. Я хотел вырваться из него любой ценой. И мне открылись новые горизонты, путь для бегства. Вместо того, чтобы провести еще три года в родном городе до окончания школы, я сумел поступить в техникум и получить диплом.

Мать была против моего ухода, тогда как все остальные — сестра, брат, дядя, живший в Томске[4] поддерживали меня. Мать считала, что я должен окончить среднюю школу и поступить в университет. Мой отъезд повлек за собой серию событий, которые, в конечном счете, привели к тому, что я покинул не только Колпашево, но и страну, полностью порвав с прошлым.