Приговорен к расстрелу - [9]

Остаться дома означало бы примириться с матерью, признать ее власть и опеку, стать тенью моего старшего брата и маленьким винтиком системы, для которого простое выживание было бы уже сверхзадачей. Но и отъезд был не без проблем. В моих снах долго присутствовал настойчивый мотив, будто я никак не могу хорошо сложить свои вещи, не хватает чемоданов, и есть постоянное ощущение, что я плохо подготовился к отъезду. Мне предстояло впервые собирать чемодан самому, без чьей-либо помощи и поддержки. [5] Как бы все сложилось по-другому для меня и для всей моей жизни, если бы я мог покинуть дом с материнского благословения, с вещами, уложенными с любовью и заботой!

В техникуме я был равнодушен к учебе. Техника мало интересовала меня, хотя, как всегда, я получал хорошие отметки. Большую часть времени проводил в чтении книг по психологии, медицине, истории и философии. Продолжал также экспериментировать с гипнозом. Так как мне всегда не хватало субьектов-добровольцев, раздобыл себе удостоверение, которое подтверждало, что я провожу некоторые эксперименты по поручению мединститута. Поразительно, с каким уважением полуграмотное население таежного города относилось к любому официальному документу.

В то время мне давали стипендию около пятнадцати рублей в месяц, которых едва хватало на еду. Прирабатывал по мелочам, даже игрой в карты. Однажды меня поймали. Мы играли на очень маленькие ставки, но руководство техникума превратило нас в настоящих преступников. Ребят подвергли перекрестным допросам, заставляли доносить друг на друга и, наконец, выгнали из общежития.

Мать посылала продукты и небольшие деньги — часть пенсии как вдовы погибшего[6]. Они были нужны, так как мы в те годы постоянно жили впроголодь.

После инцидента с картами негативное мое отношение к начальству усилилось. Я чувствовал, что люди у власти — это преимущественно бесчувственные хамы, высшее счастье для которых — попирать достоинство тех, кто от них зависит. Они используют страх, чтобы утвердить подчинение и покорность. Их правила искусственны, произвольны, их мораль надувательская, у них нет сострадания или понимания молодых людей как растущих личностей, нуждающихся в том, чтобы экспериментировать в жизни, наращивая свой опыт, пусть даже пробуя запрещенное.

Оглядываясь назад, я вижу, что моя студенческая жизнь была тяжелой. Студенты воровали еду иногда даже прямо с плиты. Бывало, и я делал то же самое — голод не тетка, он учил вас вещам, которым никогда не учили в школе.

И опять моим единственным спасением от этой безотрадной реальности было чтение. Я нашел путь в библиотеку мединститута, в которой было много дореволюционных книг, как русских, так и переводов зарубежных авторов. Прочел почти всего Фрейда и множество книг по истории и социологии. Они, конечно, были безнадежно устаревшими, но, в сравнении с унылой и скудной диетой советской литературы, становились для меня глотком свежего воздуха. Я буквально трясся от возбуждения, когда нес такие редкие книги домой. Моими друзьями теперь стали студенты университета и мединститута, а не техникума, где я продолжал официально числиться. Я даже чувствовал себя членом некоего секретного невидимого братства, осажденного со всех сторон посредственностью.

Наступило самое лучшее, трудное, лихорадочное время поисков и открытий. Я искал ответы на главные вопросы жизни. Почему бывают войны? Являются ли люди на самом деле равными? Существует ли свобода воли? Где была бы Россия, не случись революции? Какова психология движения масс?

Эти поиски возбуждали. Мое близкое окружение интеллектуально становилось для меня все менее значимым. Мне нужны были собственные ответы на вековечные вопросы.

В это же время я активно начал заниматься боксом, а затем плаванием. Меня всегда тянуло к воде, я любил играть и плавать в нашей широкой Оби, еще когда был ребенком. Детьми мы обычно пробирались на паром, который шел через реку, и прятались там среди ворохов груза. А когда паром достигал середины реки, спрыгивали с кормы в воду и плыли к берегу, к величайшему раздражению капитана. Но моя тяга к воде была, полагаю, более глубокой. Это было больше, чем детское веселье. Будто бы я чувствовал, что вода и умение плавать могут стать решающими для выживания и будущей судьбы. Холодными сибирскими зимами я мечтал попасть в теплые края России:

Спустя некоторое время меня включили в городскую команду по плаванию. Это дало возможность путешествовать, пропускать занятия, лучше питаться. Я повидал другие города, включая Москву, где проводил много времени в библиотеке Ленина. Увы, часто книги, которые хотелось заказать, были в спецхране и выдавались только тем, кто имел на это особое разрешение. В итоге я получил для себя большую свободу, даже привилегии, стал «ценным членом коллектива», как спортсмен мог поддерживать престиж техникума и города своими выступлениями.

После второго курса техникума я приехал домой на каникулы — независимый мужчина, который выходил из дома, когда хотел, и одевался, как хотел. Мать, казалось, приняла мое возмужание. Помню, что даже пытался гипнотизировать ее, чтобы помочь избавиться от мучительных ревматических болей. Много лет спустя я вспоминал, что когда уезжал из Колпашево после каникул, она преодолела свою обычную холодность и хотела обнять и поцеловать меня по русскому обычаю. Видел ее движение ко мне, но не обернулся. В то время я еще не понимал, что это было наше последнее свидание.