Приговор - [48]

– За врачом надо было ехать, а не за священником! – не выдержал я. – И не в последний момент, а сразу!

– Да знаю я вашего брата врача, – он снова выпил. – Наговорят ученых слов с четыре короба, деньги возьмут, а толку никакого. Нешто вам выгодно, чтоб человек поправился и не болел? Нет, вам нужно, чтоб он болел подольше, да почаще вас к себе звал, и за каждый визит платил… Ты на меня сердито не смотри, я правду говорю… Опять же, если господь захочет, так и без всяких врачей исцелит. А если не захочет, так хоть из самой столицы лучших докторов привези, толку не будет…

Сочувствие, которое я начал было ощущать к этому человеку, испарилось без остатка. Он, презиравший "тупое мужичье" с их дикими суевериями, сам оказался ничуть не менее дремуч и невежественен, и притом самоуверен в своей дремучести. Небось, еще и "самого хорошего священника" искал по признаку наибольшей беспощадности к еретикам, ведь именно таких больше всего чтит толпа… Ну что ж, подумал я, послушаем, как он уморил остальную свою семью.

– Вчетвером мы, значит, остались, – продолжал свой рассказ мельник. – С долгами кое-как рассчитались, хотя тяжело было… не один год было тяжело, все в новые займы влезали, чтоб по старым расплатиться… но вот вроде бы дела поправились, да и старшенький мой, Лео, уж подрастал, я думал – он мельничные дела на себя возьмет, а я уж и отдохну на старости лет… а он приходит ко мне и говорит: благослови-де, отец, иду в солдаты записываться. Ну не дурень? Пропадешь, говорю, ни за куриный чих, мало, что ль, костей по полям валяется… А он говорит – за правое дело иду, за Льва и его светлость герцога Ришарда, истинного наследника имперского трона, который защитит простой народ от грифонского тиранства… у меня, говорит, и имя подходящее, мне сам бог велел… мы-то его Лео до всякой войны назвали, когда ни Львов, ни Грифонов еще не было – кто ж мог знать… и потом, говорит, тому, кто записывается, сразу пять золотых дают, да потом ежемесячное жалование, а какие трофеи мечом возьмешь, те вообще без счета… Ну а я что – драться, что ли, буду со взрослым сыном? Отпустил по-хорошему. Да и, по чести сказать, те золотые, что он нам оставил, в хозяйстве были совсем не лишние… Ушел и сгинул. Обещал, что будет весточки присылать, да где там… Два года так прошло. Жеанне, дочке моей, как раз шестнадцать исполнилось, а Гильому, младшенькому, четырнадцать. Сначала-то с ним беда вышла – застудился он, когда раков в речке ловил, ну и слег с сильным жаром…

Я даже не стал уточнять, обращался ли мельник к врачу.

– …а под вечер к нашей мельнице, вот как вы примерно, четверо солдат выехали. Йорлингисты. Я бы и не стал их пускать, ты сам видел, ко мне, коли засов затворен, так просто не войдешь, дом на совесть построен – да Жеанна уговорила – это ж мол, наши, вдруг чего о брате знают… Мы хоть и вроде как на грифонской земле живем, но раз Лео ко Львам ушел, выходило, что наши те, а не эти… ну да такое нередко бывает…

Я кивнул. Действительно, в этой войне место жительства давно уже ничего не гарантировало, да и вассальные присяги нарушались множество раз. Что уж говорить о простолюдинах, которым нет особого резона хранить верность Льву или Грифону – иные господа благородные дворяне умудрились уже раз по пять перебежать туда и обратно, не чувствуя ни малейшего урона для своей драгоценной чести. И их принимают и там, и там, что самое смешное. И знают, что предал и еще предаст, а все-таки рыцарь с конем и оружием, а то и с замком и ополчением – на войне вещь не лишняя.

– …в общем, пустил я их. А Жеанне велел в комнате сидеть и носа не показывать. Так нет же, не утерпела, явилась на кухню, где они со мной ужинали. Ну и, конечно, хиханьки-хаханьки, улыбочки-прибауточки… сестра героя (хотя они, конечно, ничего про Лео не слышали), твой, мол, брат по крови – наш по оружию, так что мы-де теперь, почитай, родня… а и какая ты, сестренка, красавица… а она, дуреха, уши развесила, ну девка молодая, да всю жизнь на мельнице, парней, почитай, не видела, лестно ей, что сразу четыре кавалера с нею любезничают, и тоже им что-то такое отвечает. В общем, еле вытолкал я ее оттуда, а этим, конечно, не нравится, уж больно ты, говорят, папаша, строг с такой славной дочкой… да ну ее, говорю, девка-дура, бабы мужчинам только помеха, давайте-ка, господа солдаты, лучше с вами еще выпьем! А сам думаю – не отпущу их, пока в лежку не лягут, не родился еще человек, чтобы меня перепил… Вот и эти совсем жидкие оказались, со второй кружки уже валятся, один еще как-то на ногах держался, а остальных совсем развезло. Ну, оттащили мы с этим его товарищей на первый этаж, уложили там… я вижу – до утра точно не проснутся, а утром им не до девок будет, голова будет, что твой церковный колокол… ну, и сам спать к себе пошел. А нет бы мне, старому дурню, смекнуть, что не пьяные они, а притворились только! Под утро просыпаюсь, слышу плач… я к двери, а она не открывается! Эти гады дали мне время уснуть, да дверь комнаты снаружи лавкой подперли, а сами к ней – ты, мол, нам сама авансы делала, так теперь не кобенься… А двери тут, сам видел, так просто не вышибешь… я думал – в окно, хоть и со второго этажа, так ведь потом в дом не войти, сам, когда этих впустил, изнутри засов запер… В общем, когда я дверь, наконец, высадил, да к Жеанне прибежал, этих ублюдков давно и след простыл – но сделали они все, что хотели, кажется, не по одному разу даже… она мне особо не рассказывала, да и я не распрашивал, к чему уже… только утешить ее пытался, а она плакала все… День плакала, второй плакала, под вечер только успокаиваться стала… ну я подумал уже – слава богу, свыкаться начала… и с этим люди живут, а если, не дай бог, ребенок, так на то бабки знающие есть, хоть церковь и запрещает… в общем, как я ей спокойной ночи желал, вроде совсем уж нормальная была, улыбнулась даже… а утром из комнаты не выходит, я захожу – а она под балкой в петле из простыни висит…