Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау - [70]

— Ладно, я сделаю это. Я убью барона.

Мок задыхался от отвращения к себе.

— Ты не можешь этого сделать. Он ведь твой отец.

Между пальцами сверкнули глаза Анвальдта.

— Нет. Мой отец — вы.

Бреслау, четверг 19 июля 1934 года, четыре утра

Черный «адлер» остановился перед особняком фон дер Мальтенов. Человек, вылезший из него, нетвердым шагом направился к воротам. Ночную тишину разорвал громкий звонок. «Адлер» сорвался с места и помчался по улице. Мужчина, сидевший за рулем, взглянул в зеркало заднего вида и несколько секунд рассматривал себя.

— Ты — последний негодяй, — обратился он к своему усталому отражению. — Ты толкнул его на преступление. Он стал орудием в твоих руках. Орудием, которым ты уничтожил последнего свидетеля твоего масонского прошлого.

Барон Оливер фон дер Мальтен стоял на пороге огромного холла. Выглядел он так, будто еще не ложился. Он кутался в вишневого цвета шлафрок и сурово смотрел на покачивающегося Анвальдта.

— Что вы себе воображаете, молодой человек? Что это полицейский участок, ночлежка для пьяных?

Анвальдт усмехнулся и — чтобы как-то скрыть некоторую невнятность речи — как можно тише произнес:

— Господин барон, у меня для вас новая важная информация…

Хозяин вошел в холл и дал знак Анвальдту сделать то же самое, после чего отослал заспанного слугу. Просторное, обшитое деревянными панелями помещение было увешано портретами фон дер Мальтенов. Анвальдт не увидел в их лицах суровости и достоинства, скорей хитрость и надменность. Он тщетно озирался в поисках стула. Барон словно не замечал этого.

— И что же нового вы хотите сообщить мне об этом деле? Я обедал сегодня с советником Моком, так что в курсе последней информации. Что такого особенного могло произойти вечером?

Анвальдт закурил и за неимением пепельницы стряхнул пепел на натертый пол.

— Значит, советник Мок рассказал господину барону про месть езидов. А он не забыл упомянуть, что месть не довершена?

— Да. «Ошибка сумасшедшего шамана», — процитировал барон Гартнера. — И все же как прикажете вас понимать, молодой человек? Вы заявляетесь ко мне пьяный в три часа ночи, чтобы выспрашивать меня о разговоре с Моком?

Анвальдт внимательнее присмотрелся к барону и заметил некую небрежность в его туалете: расстегнутую пуговицу рубашки, тесемки кальсон, выглядывающие из-под шлафрока. Он рассмеялся и некоторое время стоял, странно наклонившись. Он представил себе: пожилой господин сидит на унитазе и тужится, кряхтит, а тут является пьяный сынок и наводит шухер в благородном доме. Губы Анвальдта еще кривились в гримасе смеха, а он уже выбрасывал из себя раскаленные от гнева слова:

— Дражайший папенька, мы оба знаем, что откровения дервиша чертовски точно соответствуют семейным реалиям. Естественно, неофициальным. Бог езидов в конце концов впал в нетерпение и признал бастарда законным потомком. С другой стороны, как так вышло, что в этом рыцарском роду ни один воитель не обрюхатил пленницу, ни один помещик не завалил на стогу сена полнотелую поселянку? Неужто они были так воздержанны и верны супружеским обетам? Даже мой дражайший папенька, который заделал меня до вступления в законный брак?

— В твоем положении, Герберт, я бы не фиглярствовал. — Тон барона по-прежнему оставался надменным, но лицо как-то странно сморщилось. В один миг из высокомерного юнкера он превратился в испуганного старика. Старательно зачесанные волосы рассыпались в разные стороны, губы запали, свидетельствуя об отсутствии вставной челюсти.

— Я не желаю, чтобы вы обращались ко мне по имени. — Анвальдт перестал смеяться. — Почему вы мне не сказали все с самого начала?

Отец и сын стояли друг напротив друга. В холл уже просачивались робкие отсветы зари. Барон вспомнил июньские ночи 1902 года, вспомнил, как он прокрадывался в людскую, вспомнил мокрые от пота простыни, когда он оттуда тайком выходил, вспомнил ременную плетку, которой его отец Рупперт фон дер Мальтен собственноручно высек двадцатилетнего сына, вспомнил испуганные глаза Ганны Шлоссарчик, когда ее буквально взашей гнали из особняка. Он прервал звенящую тишину, произнеся:

— О проклятии езидов я узнал только сегодня. А о нашем близком родстве я хотел сказать вам, если бы расследование начало топтаться на месте. Это должно было вас подстегнуть…

— Близкое родство… (У тебя есть какие-нибудь родственники, — спросил воспитатель, — пусть даже дальние? Жаль, а то ты хоть раз мог бы провести праздники не в приюте.) Даже сейчас вы лицемерите. Не называете вещи своими именами. Вам недостаточно того, что вы бросили меня в каком-то приюте и девять лет платили за учебу — откуп за душевное спокойствие. Кстати, а сколько вы заплатили познаньскому торговцу Анвальду за его фамилию? А сколько моей матери за то, чтобы она все забыла? Во сколько марок обошлось вам подкупить совесть, чтобы она уснула? Но она в конце концов пробудилась. Крикнула вам: вызови Анвальдта в Бреслау. И вы подумали: он может оказаться полезным. Совершенно случайно он полицейский, так пусть-ка расследует убийство своей сестры. А о родственных узах я скажу ему, когда надо будет подстегнуть его. Ведь так? Совесть совестью, а практичность практичностью. Так всегда велось у фон дер Мальтенов?