Пригоршня прозы: Современный американский рассказ - [117]

— Ватанабе был очень предан делу, — сказал он в конце концов. — Крах фирмы был для него страшным ударом. Боюсь, это дурно на него повлияло.

— Вы думаете, то, что он сделал… Это ошибка?

— Ну, конечно. А ты что, думаешь иначе?

— Нет-нет. Конечно, нет.

— На свете много чего есть, кроме работы, — сказал отец. — Да.

Мы снова замолчали. Из сада доносился стрекот цикад. Я посмотрел во тьму за окном. Колодца не было видно.

— Что ты намереваешься делать теперь? — спросил отец. — Останешься пока в Японии?

— Честно говоря, я так далеко не загадывал.

— Если пожелаешь остаться здесь — я хочу сказать, в этом доме, — то милости прошу. Если, конечно, тебе не претит жить со стариком.

— Благодарю вас. Надо об этом подумать.

Я снова посмотрел во тьму за окном.

— Хотя конечно, — сказал отец, — теперь в доме тоскливо… Не сомневаюсь, ты скоро вернешься в Америку.

— Может быть. Пока не знаю.

— Не сомневаюсь, вернешься.

Отец молчал, гладя на свои сложенные на коленях руки. Потом поднял глаза и вздохнул.

— Будущей весной Кикуко окончит университет, — сказал он. — Может быть, тогда она захочет поселиться дома. Она славная девочка.

— Может быть, и захочет.

— Тогда полегче станет.

— Да, все наладится, я уверен.

И мы снова погрузились в молчание, ожидая, когда Кикуко принесет чай.

Kazuo Ishiguro, «A Family Supper»

Copyright © 1990 by Kazuo Ishiguro

Опубликовано в «Эсквайр»

© И. Шевченко, перевод

Энн Битти Когда такое случается

Расскажу вам, что у нас было после смерти моего мужа, когда я решила перебраться в Торонто и брат мужа приехал помогать мне укладывать вещи. Приезжал он, впрочем, не один раз, а три. В первый раз до помощи не дошло, он то и дело убегал в ванную и плакал. Во второй его приезд выдался удивительно ясный день, и мы пошли пройтись. Пока гуляли, он рассказал мне обо всех женщинах, которых бросил за последние десять лет. В третий раз привез с собой приятельницу, которую еще не успел довести до того, чтобы она его возненавидела. Приятельнице было слегка за сорок, но выглядела она гораздо моложе, и я ей так и сказала, когда речь зашла о ее возрасте. Звали ее Сэнди, но он называл ее Головешкой, потому что, когда они познакомились, она только что возвратилась после отдыха на Бермудских островах и действительно загорела до черноты. Сэнди была дама со средствами, это угадывалось по самым мелким приметам. Например, ключи от машины — не на металлическом кольце, а на изящной цепочке с золотым брелоком в виде собачки, на ошейнике синие и зеленые драгоценные камешки. Ногти покрыты розовой эмалью очень приятного оттенка. Дужки очков крепятся к оправе чуть ли не у щек. Подкатила она к дому в черном «линкольне», причем сама сидела за рулем.

— Я всегда теряюсь в таких случаях, не знаю, что говорить; вы просто послушайте, как бьется у меня сердце, и сразу поймете, как глубоко я вам сочувствую, — сказала она.

И тут же взяла мою руку и приложила к своему сердцу, я и слова молвить не успела. Тогда-то я и обратила внимание на ее маникюр. Под нашими ладонями громко стучало ее сердце.

— Гос-с-споди, — процедил Джордж, обходя нас. — Если у нее сердце и трепыхается, то из-за кошки, она чуть кошку не задавила.

Сэнди поглядела ему вслед.

— Ничего подобного, — объяснила она, — никакой кошки не было. У меня так сложилось, что довольно долго моим единственным другом была кошка Клеопатра, хотя он вряд ли об этом знает, и эта кошка действительно погибла на шоссе в Сарасоте. Казалось бы, подумаешь — кошка, но ведь я-то ее любила и, после того, как увидела раздавленную, год жила на антидепрессантах. Пришлось обращаться к врачу, проходить курс лечения. Поэтому могу представить, каково сейчас вам.

Она положила ключи от машины на столик в прихожей. К столу были прислонены штук десять сложенных картонных коробок — я приготовила их для посуды, но потом решила паковать ее в последнюю очередь, даже коробки в кухню не внесла.

— Благодарю вас за участие, — сказала я. — Все так внимательны ко мне. Я и сама не знаю, что надо говорить, когда такое случается.

— А сколько раз такое случалось? — прокричал Джордж из гостиной.

Он включил телевизор, чтобы узнать, с каким счетом идет футбольный матч. Я не выношу спортивные передачи, ему это известно, поэтому, услышав счет, он выключил телевизор.

— О чем ты спрашиваешь? — уточнила я, когда Джордж появился в дверях. — Сколько моих друзей и знакомых умерли?

— Нет, сколько раз тебе приходилось выражать соболезнование родственникам.

Я задумалась.

— Пожалуй, и не счесть.

— Как жестоко задавать такие вопросы, — запротестовала Сэнди.

— Позволь мне договорить, — возразил Джордж. — Люди совершенно не умеют слушать; едва ты открыл рот — сразу перебивают. Я вот что хотел сказать: раз нам так часто приходится выражать соболезнование, значит, это тоже часть жизни. Смерть — неотъемлемая часть жизни. Кто-то умирает, мы снова и снова говорим родным, что разделяем их горе, и продолжаем жить.

— Я хотела связать слова сочувствия с тем, что пережила сама, — сказала Сэнди.

Джордж покосился на меня.

— Слышал я из гостиной, что ты ей говорила. Может, ты и не принимаешь больше таблетки, но эта кошка не сходит у тебя с языка.