Пригород - [8]

Кто знает, о чем думал Яков Валерьевич, пощипывая поседевшую бровь. Никогда и никому — ни жене, ни сыну — не рассказывал о своих мыслях старый человек — Яков Васильевич Кукушкин.

Наконец очнулся он от своего забытья. Вышел в цех и сразу направился к Ваське, который, отбиваясь от наседавших на него работниц, уже раскурочивал старый станок.

Женщины хватали Ваську за руки, кричали, что на этом станке они зарабатывают в два раза больше, чем на новых. Действительно, на фабрике за сверхурочную работу по порядку, заведенному Яковом Василисковичем, рассчитывались наличными, и на старых станках работницы получали очень неплохо.

— Могилин! — окликнул Ваську Яков Венедиктович.

— Чего? — тот недовольно поднял голову.

— Пойдем-пойдем… — Яков Вениаминович подхватил Ваську под локоть. — Тут вот какое дело, Василий Степанович, получается…

И, отведя Ваську в сторону, долго и путано принялся объяснять, что нужно, не вполне официально, конечно, отвезти в ремонтные мастерские старые моторы — они совсем легкие! — ну, а оттуда обещают прислать кое-что крайне необходимое для фабрики… Только вот беда: послать с моторами некого!

— Так, может быть, вы, Василий Степанович?

— А платить кто будет? — поинтересовался Васька.

Глаза Якова Викентьевича забегали.

— Ага! — сказал Васька. — Все понятно. Иди, дорого́й, своей доро́гой. Ищи другого дурака!

И он уже двинулся было назад к станку, но тут почувствовал у себя в руке какую-то бумажку. Быстро взглянул на нее. На раскрытой ладони лежала пятидесятирублевка.

Думая, что Яков Викторович ошибся, Васька быстро засунул бумажку в карман.

— Ну, ладно уж… — как бы нехотя проговорил он. — Чего надо-то?

Неплохой, удачливый день получался сегодня у Васьки. Он еще не решил, что ему делать с Матреной Филипповной, как обернуть на пользу себе ее симпатию, но что он сделает с нежданной пятидесятирублевкой, он точно знал.

— Ну, рассказывай! — подбодрил он съежившегося Якова Викториновича. — Рассказывай, чего там: куда, где? Кого зарезать надо?

И он оглушительно захохотал, разглядывая совсем смутившегося Кукушкина.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Редакция городской газеты «Луч» располагалась в двухэтажном здании, стоящем возле линии электричек. С равными интервалами проносились мимо поезда, и тогда стекла во всех кабинетах мелко дребезжали.

Вокруг редакции был разбит небольшой скверик, в котором росли деревья с побуревшими от поездной пыли листьями. Вход в скверик украшали гипсовые статуи пионеров. Один из пионеров пытался загнать в кусты гипсовый мяч, другой мчался на гипсовом самокате прямо под электричку, гремевшую за деревьями.

Весной, во время субботника, пионеров по указанию Бориса Константиновича — редактора газеты — покрасили желтой краской, а глаза и трусики — голубой, и теперь даже равнодушному к искусству человеку трудно было не заметить скульптурные группы, украшавшие сквер.

На первом этаже здания размещалась типография, а сама редакция «Луча» занимала, как острили сотрудники, бельэтаж. Примерно треть его площади была отведена под кабинет Бориса Константиновича. Никто из сотрудников не сомневался в разумности подобной планировки: слишком много забот было у их любимого шефа, с ними даже и на этой площади ему было тесновато. А забот у редактора, действительно, было много, так много, что порою не оставалось времени для работы.

Часами сидел редактор в своем кабинете и, надувая щеки, горестно думал о своей непомерной загруженности. Это было даже не думание, а какое-то погружение в состояние озабоченности, где единственным мерилом времени служил грохот проносящихся за окном электричек.

То и дело звонил телефон, но редактор никогда не спешил поднимать трубку. Скосив грустные глаза на аппарат, он долго размышлял: кто это может звонить? Чаще всего телефон смолкал раньше, нежели редактор успевал принять какое-либо решение.

Но всегда в двенадцать часов редактор выходил из своего кабинета. Впереди, обтянутый серым жилетом, важно колыхаясь, двигался живот, а чуть сзади, почтительно отстав, следовала голова. Процессионность была заметна и в лице — щеки заметно обгоняли маленькие, заплывшие жиром глазки.

Первым делом редактор заглядывал в комнатушку, где сидел ответственный секретарь.

— Бонапарт Яковлевич! — остановившись на пороге, поинтересовался редактор. — Будем мы сегодня газету выпускать или нет?

У ответственного секретаря была привычка — улыбкой американского миллионера мгновенно растягивать губы, открывая ослепительно ровные зубы, и тут же так же мгновенно гасить улыбку.

На собеседников это действовало безотказно.

— Непременно! — одарив и своего шефа улыбкой миллионера, ответил Бонапарт Яковлевич. И тут же снял улыбку с лица. — А вы уже подписали макет?

Редактор обиженно запыхтел.

— Еще не смотрел, — разворачиваясь, ответил он. — Времени не было, Бонапарт Яковлевич.

Бонапарту Яковлевичу — человеку с безукоризненной репутацией, одетому в безукоризненный костюм — оставалось только недоуменно поднять бровь… Так было всегда. Вместо того чтобы начать работу над газетой с утра, редактор только после обеда садился смотреть макет, и почти никогда верстка не укладывалась в рабочие часы, а чистые, вычитанные полосы приходили к десяти вечера.