Приёмыши революции - [12]

Николай наклонил голову — непонятно было, согласно кивая или просто сдавшись бессилию, кошмарной нереальности происходящего, а Александра упрямо вскинула подбородок.

— Мы согласны.

— Мама! — ошарашенно вскрикнула, кажется, Татьяна.

— Позже обсудим, дорогая. Мы согласны, — повторила царица ещё твёрже, — мы выслушаем ваши инструкции, запомним их и будем им следовать.

Алексей, ещё крепче схватившись за рукав отца, переводил взгляд с него на матушку, всё ещё не до конца понимая, что только что услышал. Разлука с матерью и отцом рисовалась вполне понятно, но как долго она продлится, и закончится ли она вообще… Однозначный ответ maman его напугал ещё более, чем гневные препирательства отца. Алексей почувствовал отчаяние, как тогда, когда его недуг набирал особую силу, и он не мог даже сидеть. Внутри всё похолодело.

— Гос… подин Никольский… Раз уж вы знаете о моей болезни, вам не нужно объяснять некоторые вещи… Вам вдвое, если не втрое легче будет осуществить задуманное, если это будет касаться только моих сестёр. Если я останусь здесь, с отцом и матерью. Вы должны понимать… Достаточно неблагодарное дело спасать умирающего.

— Не может быть и речи! — резким тоном ответил Никольский, как раз поднявшийся, ввиду того, что разговор полагал оконченным, — если вы, Алексей Николаевич, не полагаете, что я здесь попусту сотрясал воздух, говоря о необходимости спасения детей, то согласитесь ведь, что было бы странновато — вывезти ваших уже взрослых сестёр и оставить здесь вас! Не ваша задача считать наши усилия, ваша задача их оправдать!

Алексей вспыхнул, опуская глаза, но, взяв себя в руки, всё-таки отпустил руку отца и попытался встать. Попытка не увенчалась успехом, ноги пронзила острая боль, отчего он чуть слышно ахнул и опустился на стул.

— Вы верно подметили, господин Никольский, моих взрослых сестёр…

— Алексей! — бывший император сердито посмотрел на сына.

— Позволь мне договорить, отец! Мои взрослые сёстры, при всём ужасе разлуки с близкими и дороги в безвестность, по крайней мере имеют здоровые руки и ноги. Они не доставят вам и малой толики моих проблем.

— Прекрати немедленно!

На этот раз Александра попыталась одёрнуть сына, но он и это пропустил мимо ушей, продолжая:

— Не знаю, достаточно ли хорошо вы себе представляете, чего стоит поддерживать мою жизнь. Вокруг меня всегда, всю мою жизнь, были врачи, меня носили на руках в самом прямом смысле. Состояние, в котором я сейчас, не худшее из возможных. Просто споткнувшись и упав, я пущу прахом все ваши усилия, как бы ни желал, в самом деле, их оправдать, вы ведь и сами понимаете!

— Что самое интересное, понимаю, — ядовито огрызнулся Никольский, — в этом я с вами полностью согласен! Но вам придётся усвоить и принять две вещи — первое, это что мы категорически не можем позволить этим выродкам свалить на нашу партию вину за ваше уничтожение, второе — что я не могу позволить, если только хоть сколько-нибудь свободен в своих действиях, убийство ребёнка! Разумеется, всего надлежащего комфорта я вам не обещаю обеспечить… Уж во всяком случае, сей же момент. Но повторюсь, ваше дальнейшее обустройство — не ваша забота. Найдём какую-нибудь больницу, или частного врача, для которого вы будете не слишком большой обузой.

— Вы ведь даже не можете сказать, ни нам, ни кому-либо ещё, сколько времени это продлится! И всё это время я буду тяжёлой и опасной ношей для кого-то? И если то, чего вы опасаетесь, всё же случится… Вы всё равно рискуете жизнями наших родителей, жизнями наших двойников — каковы бы они ни были, но это ведь тоже живые люди, обречённые люди, почему же не рискнуть так же и моей, всё равно висящей на волоске? Если вас интересует моральная сторона вопроса — вам всё равно придётся смириться со смертями, которые будут в любом случае. Вам… Всё равно жить с этим.

— Разговор, полагаю, всё-таки окончен, — Никольский повернулся к выходу, — благодарен за трогательную заботу о моей душе и тяготеющем на ней, но решайте всё же с вашими родителями, полномочны ли вы принимать решения сами за себя.

В эту ночь так никто и не смог уснуть. Комнаты были наполнены тихим шёпотом — то отчаянным, то яростным, то глухим, безнадёжным — в большей степени, чем воздухом. Николай недвижно стоял у окна, глядя на залитый мертвенным лунным светом сад. В этом свете лицо его казалось ещё бледнее, измученнее, он выглядел призраком его самого. Александра стояла рядом, но в тени, только глаза блестели лихорадочно, отчаянно.

— Поверить не могу, что мы сами, сами отдаём им наших детей… В безвестность, в тьму, в кровавый хаос…

— А что нам ещё остаётся? — горько усмехнулся Николай, — будто, откажись мы, это уберегло бы… Если им пожелается — что не даст им убить их здесь, на наших глазах, кто или что удержит их руку от беззакония, если до сих пор не удерживало? Всё одно, безопасного пути — нет, гарантий — нет, мы или рискуем — или нет, и быть может, это даже фикция, что у нас действительно есть выбор… Правда в том, Аликс, что мы согласны на это, безусловно согласны, потому что не хотим, малодушно не хотим видеть их смерть. С той минуты, как мы выпустим их из-под нашего крыла, мы не будем ничего знать о них, и сможем тешить себя верой, что они живы, где бы они ни были…