Приемное отделение - [52]

На этот раз Ольга Борисовна нуждалась только в одном — в одиночестве и не собиралась давать непрошеному утешителю ни единого шанса, ни единой возможности.

— Убирайтесь! — крикнула она, для верности указав рукой на дверь. — Вон!

— Но… — заикнулся было Боткин.

Ольга Борисовна окончательно сорвалась. Открытым текстом послала доктора Боткина на три веселые буквы и добавила, что все мужики сволочи и козлы, и что он тоже такой, исключений не существует. При этом дважды назвала его не Боткиным, а Мышкиным. Чего оба они, кажется, не заметили. До Боткина наконец-то дошло. Не сказав в ответ ни слова, он ушел.

Выплеск эмоций пошел на пользу — рыдать расхотелось. Высказаться всегда хорошо, пусть даже и не совсем по адресу. С другой стороны, если исходить из постулата, гласящего, что все мужчины сволочи и так далее, то какая разница, кому именно из них высказывать свое справедливое негодование? Ровным счетом никакой. Боткин небось тоже думал — проявлю участие и начну из заведующей веревки вить. Фигушки! Облом-с!

Ольга Борисовна сделала несколько глубоких вдохов, а затем выпила, не торопясь, два стакана воды. Двух стаканов вполне хватило для того, чтобы залить пожар, бушевавший внутри.

Слегка отмякнув душой, Ольга Борисовна укорила себя за излишнюю эмоциональность. Что-то в последнее время частенько стало пробивать на слезу, надо сдерживаться, нельзя распускаться, а то станешь такой же истеричкой, как доцент Яковенко с кафедры неврологии. У той что ни слово — то эмоция, что ни предложение — то визг. Нервный невропатолог — классический пример сапожника без сапог. В прошлом году на экзамене в припадке буйства порвала зачетную книжку одной студентки. Другого бы за такое поперли не только из доцентов, но и с кафедры, а Яковенко отделалась выговором. Да еще и жаловалась всей больнице на то, как незаслуженно этот выговор получила. Подумаешь — зачетка! Велика ценность! Принеси клочки с ошметочками в деканат, тебе новую выпишут. Нет, нельзя становиться такой. И не только потому, что излишняя эмоциональность осложняет жизнь и пагубно сказывается на здоровье, но и из карьерных соображений. Истеричек повышать не очень-то любят, они проблемные, неудобные. Их если и повышают, то только в безальтернативных случаях, когда больше некого повышать. А карьера — это святое. Как еще можно самоутвердиться в этом мире, как не достигнув определенных высот?

Успокоившись процентов на восемьдесят, Ольга Борисовна испытала нечто вроде угрызений совести. Зря она обматерила Боткина. Во-первых, совершенно не по делу, а во-вторых, материться — это не ее стиль. Пусть другие матерятся, например заместитель главного по гражданской обороне Николай Николаевич. Он без мата никак свои мысли выразить не может, извилин не хватает. А Ольга Борисовна и без мата прекрасно справляется.

— Извиниться? — вслух спросила себя Ольга Борисовна и вслух же ответила: — Много чести будет!

Действительно, зачем она должна извиняться, если Боткин сам виноват? Его не звали, а он приперся — вот и получил. Но лучше было бы просто потребовать, чтобы он вышел из кабинета, не скатываясь до нецензурщины и мелодраматических обобщений насчет мужского пола. Как ни крути, а определенную вину Ольга Борисовна за собой чувствовала. Если не извиняться, то как-то сгладить свою грубость было просто необходимо. Ладно бы еще Колбина послала и выматерила, а то — Боткина. Доброго безответного чудика, от которого, если уж начистоту, и избавляться почему-то не хочется. Неудобный он какой-то, это так, но в то же время не противный, не отталкивающий, скорее даже наоборот. И не алкаш, а среди врачей приемных отделений алкоголизм постепенно становится традицией. Работа тому способствует, с одной стороны, она суточная — отдежурил и гуляй, а с другой — нервная, на переднем, так сказать, крае. Вот и спиваются люди.

«Сгладить» в понимании Ольги Борисовны означало поговорить в обычной спокойной манере, дать понять, что все нормально, что не надо придавать пустякам большого значения. Ольга Борисовна заперла дверь на замок, посмотрела в зеркало, беглыми движениями поправила прическу и макияж, с недовольством отметила, что под глазами снова появились черные круги (спать надо побольше), и вышла на поиски доктора Боткина.

Алексей Иванович отыскался в смотровой. Принимать было некого, день сегодня был каким-то «неурожайным», поэтому доктор и медсестра Таня коротали время за беседой.

— Николай Лесков умер от инфаркта миокарда, — рассказывал Боткин, — иногда, правда, пишут, что от стенокардии, но уж мы-то с вами, Татьяна Валентиновна, прекрасно знаем, что от стенокардии умереть невозможно…

— Как интересно! — сказала Ольга Борисовна, входя в смотровую и садясь на кушетку. — А вы любите Лескова, Алексей Иванович, или вас только медицинские аспекты его биографии интересуют? Мне вот, например, «Леди Макбет Мценского уезда» очень нравится.

— Сильно написано, — кивнул Боткин, — очень впечатляет, но мне больше всего нравится «Очарованный странник»…

Вел себя он, как обычно, словно и не было в кабинете заведующей отделением полчаса тому назад никакого инцидента.