Приемная мать - [22]

— Завтра все расскажу, тогда увидите!

— Иди уж, иди! — я тихонько подтолкнула ее в ко­ридор и закрыла за ней дверь. Сассь и другим малышам тоже надо было идти спать. Я стала вытирать пол. Без­условно, тут я допустила ошибку. Потому что Веста не замедлила поучительно заявить, что Сассь должна была это сделать сама. Словно я этого не понимаю! Только ведь Сассь своими маленькими ручонками просто раз­везет грязь, и потом все разнесут ее по всему полу, что уже и случилось, и комната будет похожа на хлев. При­мерно так я возразила на замечание Весты, продолжая вытирать пол.

— Конечно, некоторые считают, что здесь не что иное, как хлев, — не отставала Веста. Я решила следо­вать примеру Роози и промолчала. Впервые в жизни я попробовала на всякий случай засвистеть. Но и это не получилось, потому что, оказывается, правильно сви­стеть еще труднее, чем петь. К тому же Веста опять истолковала это по-своему.

— Ох, до чего же мы высокомерны. Нам абсолютно наплевать на то, что говорят люди!

И снова вмешалась Лики. Своим чуть насмешливым тоном она сказала примирительно:

— Оставь Кадри в покое. И чего ты придираешься ко всем по любому пустяку.

— Ах, значит, я придираюсь! Благодарю! Выходит, что и правду сказать уже нельзя. Обидели твою Кадри, не так ли? Только скажи-ка мне, кто это говорил про эту самую Кадри, что она задается. Воображает о себе больше всех! И к тому же носится со своими запи­сями и...

— Хватит, хватит, — покраснела Лики, — может, в начале и говорилось что-то в этом роде, точно не помню. Ну, а если даже когда-нибудь и сказала, что из этого? Ошиблась — вот и все. И в тебе, наверное, тоже ошиб­лась. Ты лучше объясни, что с тобой творится?

— Это со мной-то? — казалось, Веста искренне удив­лена и возмущена. — В группе царит полный хаос и беспорядок. Мебель срывают со стен, пропадают пас­порта, девчонки выливают друг другу на головы помои, а если об этом заикнешься, слышишь в ответ — что, мол, ты придираешься? Что с тобой творится? И по­чему бы не рассуждать тому, кто сам ни за что не от­вечает, кому не попадает за чужие проделки...

— Тебе-то, бедняжке, на этот раз здорово доста­лось, — вмешалась Тинка.

— Ах, ты-то уж молчала бы. Таких, как ты, всюду берегут и ублажают. Видишь, тебе и паспорт вернули. Может, и мне вернут? Я заявляю одно — если к завт­рашнему утру мой паспорт не будет на месте, я тут же отправляюсь в милицию. В конце концов, нельзя пре­вращать наш дом в притон для хулиганов.

— О-о, зачем же сразу в милицию? — запричитала Марелле. — Кому это нужно? Еще посадят кого-ни­будь. Я недавно видела такой ужасный сон. Две черные собаки ворвались к нам в спальню и стали срывать одеяла, а с твоей кровати песок так и посыпался на пол. Поверь, Веста, это не к добру. Подумай сама, вдруг из-за тебя человека посадят в тюрьму.

— И пусть посадят. Чтобы не было повадно...

Мельница раздора заработала вовсю, словно надо было выполнить норму. И Анне с ее Гейне не оказалось рядом. Единственным человеком, не сказавшим пока ни слова, была Роози. Она сидела, перебирала свою светлую косу и вдруг встала, молча пошла в спальню малышей и плотно закрыла за собой дверь.

Я, как зачарованная, смотрела ей вслед. И пошла за ней.

— Роози, как у тебя это получается? — спросила я.

— Что именно? — В ее ясных глазах светилось не­доумение.

— Ты всегда остаешься в стороне от неприятностей и вообще никогда не выходишь из себя?

Роози пожала плечами и принялась стелить постель. Я решила, что это и есть ее ответ и тоже собралась ложиться. Прошло немало времени, прежде чем Роози ответила:

— Дедушка научил.

— Чему? — я уже и забыла о своем вопросе, потому что мучительно обдумывала те несколько фраз, кото­рые вечером были сказаны обо мне.

— Не сердиться. Мой дедушка в молодости побывал в Индии. И научился этому у йогов.

— У йогов? — И того не легче! Ну разве какие-то индийские йоги, к тому же дедовских времен, могут помочь нашей современной девушке, да еще в тесной умывалке школы-интерната?

— Именно йоги. Я, собственно, не совсем представ­ляю себе, кто они такие. Философы, что ли. Но де­душка научился у них самообладанию с помощью ды­хания. Вот так, посмотри. — Роози села в кровати и продемонстрировала: — Смотри, семь глубоких вдохов и выдохов. Не надо торопиться, и начинать надо с вы­доха. Каждый раз надо задерживать дыхание, иначе не поможет.

Я рассмеялась:

— Это же просто дыхательное упражнение. Его надо делать у открытого окна или в хорошо проветрен­ной комнате.

Роози ничего не ответила.

— Ну, рассказывай дальше. И в этом-то вся пре­мудрость йогов?

— Не знаю.

Я, видимо, задела ее. И тут же извинилась.

— Ты попробуй, если не веришь, — посоветовала Роози. — И еще одно: не стоит говорить, если тебя не спрашивают.

Так вот в чем дело! А у нас-то Роози считают просто заикой. А она, оказывается, вдыхает и выдыхает и ждет, когда ее спросят. Это, может быть, и очень по­лезно для того, чтобы вообще попытаться чего-то до­стигнуть, если, конечно, в тебе самой есть что-то от йогов.

Я решила попробовать в тот же вечер. Когда ночная дежурная разогнала девочек из общей комнаты и когда, наконец, водворилась тишина, я вдохнула так, что лег­кие заскрипели, но почему-то не заметила, чтобы мне от этого стало особенно радостно. Наоборот, я почувст­вовала такую тоску и уныние, что тихонько вылезла из кровати и вот сижу теперь здесь и пишу, а написать надо бы еще очень много, только вот усталость одо­левает. Кроме того, я, наверное, уже в несколько раз превысила свои дополнительные полчаса, выторгован­ные когда-то у воспитательницы для моего дневника. Несмотря на усталость, мне не хочется идти в спальню. Мало радости узнать, что тебя считают пустой вообра­жалой. Нет, лучше уж я сделаю семь глубоких вдохов и выдохов и по примеру йогов буду каждый раз задер­живать дыхание.