Придворное общество - [73]

Могущественный король, в силу имеющегося у него потенциала власти, обладает более обширной сферой свободы в принятии решений, чем любой из его подданных. В этом смысле можно было бы, вероятно, сказать, что он свободнее любого из своих подданных. Проведенное выше исследование вполне ясно показывает, что могущественный властитель хотя и может быть, вероятно, назван в этом смысле «более свободным», но «свободным», несомненно, назван быть не может (если «свободный» означает «независимый от других людей»). Конечно, именно властитель, может быть, более всего приближается к идеальному образу действия индивида, основанному на свободном решении. Однако нет ничего более показательного для проблемы взаимной зависимости людей, чем то, что каждый поступок властителя, в силу его обращенности на других людей, которые могут противиться или, во всяком случае, реагировать не таким образом, как ожидается, ставит одновременно властителя в зависимость от подвластных ему людей. Именно это и выражает понятие взаимной зависимости: как в шахматной игре, каждое относительно независимо избранное действие одного индивида представляет собою ход на шахматной доске общества; он вызывает ограничивающий независимость этого индивида и демонстрирующий его зависимость ответный ход другого индивида или, что часто случается, ответный ход многих других индивидов. Каждый живой и обладающий хоть каким-то духовным потенциалом человек, даже раб, даже скованный цепями пленник, имеет некоторую меру автономии, или, если предпочесть более драматичное выражение, сферу свободы. То, что даже у пленника есть некоторая мера автономии, понимается порой романтически приукрашено, как доказательство метафизической свободы человека вообще. Но идея абсолютной свободы отдельного человека безотносительно всех его связей с другими людьми имеет значение, прежде всего постольку, поскольку льстит самоощущению человека. Если оставить в стороне все метафизические или философские спекуляции о «проблеме свободы», которые невозможно подтвердить и подкрепить ссылкой на поддающиеся исследованию и наблюдению феномены, то мы обнаружим перед собою любопытный факт. Хотя и можно наблюдать различные степени независимости и зависимости (или, выражаясь иначе, власти) людей в их взаимных отношениях, нигде не наблюдается абсолютной степени ни той, ни другой. Кроме того, обыкновенно дело обстоит так, что относительно независимый поступок одного чело века ставит под вопрос относительную независимость других; он влияет на постоянно колеблющееся, неустойчивое равновесие между людьми Можно достаточно уверенно предсказать, что в следующей фазе развития науки исследователи все чаще будут отказываться от употребления абсолютных и застывших понятийных полярностей вроде «свободы» и «необходимости» и обратятся к проблемам равновесия.

Но, таким образом, мы уже подступаем к тем проблемным областям, которые выводят нас за поставленные рамки. Сказанного выше будет пока достаточно для понимания того, что понятия «свободы» и «детерминированности», которые часто употребляются в традиционных спорах о такого рода абсолютных альтернативах, слишком грубы и слабо дифференцированы, чтобы представлять в дальнейшем какую либо ценность при исследовании наблюдаемых феноменов человеческой жизни. Традиция, господствующая в этих спорах, придерживается крайне искусственного и потому непригодного подхода к решению проблемы. Она ставит в фокус исследования обособленного человека, который зависит всецело от себя самого и кажется абсолютно независимым от всех других людей. И обсуждают в таком случае либо свободу, либо детерминированность именно этого искусственного продукта человеческой фантазии Исследования и споры можно вывести из полумрака таких коллективных фантазий, только поставив их на социологическую основу. Иными словами, за точку отсчета надо принять не отдельно взятого, абсолютно независимого чело века, а то, что мы действительно можем наблюдать: множество взаимозависимых людей, образующих специфические фигурации, например двор. При таком подходе к проблеме исчезает барьер, который столь часто сегодня отделяет друг от друга обсуждение теоретических и эмпирических проблем. Детальное исследование одного-единственного общества дает, как видим, материал для исследования общей, теоретической проблемы относительной зависимости или независимости индивидов в их взаимных отношениях, а это последнее исследование, в свою очередь, способствует уточнению первого. Проблемы, выявляемые при социологическом исследовании могущественного властителя, в этой связи особенно показательны. Если вместо двух абсолютных и диаметрально противоположных друг другу понятий, таких как свобода и детерминированность, поставить в фокус наблюдения проблемы степени и равновесия, то окажется, что проблема свободы и проблема фактического распределения власти между людьми более тесно связаны между собою, чем это представляется обычно.

VII Становление и эволюция придворного общества Франции как следствия смещения центров власти в обществе в целом

1.

Всякая форма господства является выражением некоторой социальной борьбы, закреплением такого распределения власти, которое соответствует исходу этой борьбы. Момент этого закрепления, состояние общественного развития при возникновении режима оказывается при этом определяющим для его специфической формы и его дальнейшей судьбы. Так получилось, что, например, прусский абсолютизм, который приобрел устойчивую форму значительно позднее и окончательно включил феодальную знать в систему своего господства намного позднее, чем абсолютизм французский, в ходе этого закрепления и включения мог создать такую институциональную конструкцию, для которой в пору рождения французского абсолютного режима еще отсутствовали предпосылки не только в самой Франции, но и во всей Европе.