Придворное общество - [69]
«Без сомнения, предпочитая в своем сердце среди всех вещей в жизни высокую репутацию, я стремился ее приобрести. В то же время я понимал, что мои первые шаги в эту сторону могли как привести меня к ней, так и навсегда лишить меня надежды на ее приобретение».
Но, сделав этот шаг однажды, он стал пленником положения, при котором король не только властвует, но и правит; он был вынужден решать в обязательном порядке ту задачу, которую возложил на себя ради ее «высокой репутации». Отныне никто другой не смел и не мог помогать ему управлять его людьми и контролировать их. Что бы он ни делал, он не мог теперь мотивировать это своими прихотями или случайными встречами. Чтобы твердо держать в руках власть над своей страной, он был вынужден вместе с этой властью держать в руках и организовывать и себя самого. И так же как он старался выстроить свою страну, в частности свою ключевую группу (двор), в виде наиболее обозримой и предсказуемой организации, ему приходилось подчинять тщательно рассчитанному и обозримому порядку и свою собственную жизнь. Одно не имело смысла и не могло функционировать без другого.
Если бы королю противостояло «государство» как социальная структура, имеющая самостоятельный смысл и характер, то ему, наверное, оказалось бы возможно отделить и в собственной своей жизни деятельность, обращенную на государство, от той, которая относилась только к нему самому. Но поскольку государство как таковое не имело для него самостоятельного смысла и самоценности, поскольку в соответствии с нацеленностью на престиж в этой социальной машине фактически все было ориентировано на восприятие королевской жизни как подлинной и главной ценности, поскольку, в конечном счете, все: народ, двор и даже семья должны были служить возвышению короля — в жизни короля тоже не было разделения между государственным и частным актом. Он был повелителем, а следовательно, и смыслом целого, он властвовал в стране как отец семейства, а в семье — как отец страны. Поза короля, стремление и необходимость представать королем и репрезентировать свое собственное достоинство пронизывали, как уже было сказано, и самые приватные сферы его жизни. Его подъем утром, его отход ко сну, его любовная жизнь были столь же важными и до мелочей организованными актами, как, скажем, подписание государственного договора; все они в равной мере служили поддержанию его личного господства и его «репутации».
Чем шире была сфера его власти и чем сильнее зависели от него все люди при дворе, тем больше подданных устремлялись к нему. Он хотел подобного наплыва людей, преображавшего его бытие, такая популярность была ему жизненно необходима. Каждый его жест, каждое выражение, каждый шаг имели для всех в этой толпе чрезвычайное значение, были еще одним способом повысить его престиж. Обладая монополией на возможности, за которые боролось непропорционально большое количество конкурентов, он вынужден был поддерживать распределение этих возможностей, означающее для него одновременное исполнение функции власти и функции престижа. Вместе с тем, не желая утратить господство над системой в целом, он представлял и себя самого как предсказуемый и детально продуманный механизм.
Если бы сфера его господства была меньше — например, такой, как у средневековых королей Франции, которые предоставляли своим вассалам функции власти, а тем самым и самостоятельную власть и авторитет в обширных областях государства, — тогда и степень его ответственности была бы меньше. Небольшую область относительно легко контролировать, и число людей, которые оттуда обращаются к властителю с просьбами или за советом, никак не может быть слишком велико. Чем больше сфера господства, тем большим — уже в силу количества тех людей, которые зависят от него, окружают его и перед которыми он все еще остается только индивидом, — будет давление, оказываемое сферой господства на самого властителя. Значит, больше будет и его ответственность, при условии, что властитель по традиции попытается сам, единолично управлять этой обширной структурой так же, как управлял более узкой, а именно — как домохозяин во всей стране. Одновременно с этим давлением будет нарастать и напряжение сил, необходимое для него, чтобы удовлетворить те требования, которые предъявляет к нему его функция и которые он в то же время предъявляет себе сам. Чем больше страна, тем больше «репутация» ее властителя, но тем больше требуется сил на ее поддержание и тем сильнее механизмы принуждения, которым он подвержен Эти кет и церемониал, которым должны соответствовать все его действия и при помощи которых среди толпы окружающих его людей точно устанавливается дистанция, которую он должен соблюдать в отношении к ним и они в отношении к нему, являются с точки зрения инструментов господства формами выражения принуждения, оказываемого господством на его обладателя.
«У короля было все, кроме удовольствий и частной жизни», — говорит Лабрюйер[137]. Власть короля заставляет его по минутам расписывать всю свою жизнь, и это принуждение опирается не только на необходимость поддержания в полном объеме потестарных возможностей его положения, но и на указанную выше потребность «славы», на жажду престижа. Побуждаемый ею, Людовик XIV, может быть, последним принял на себя в полной мере согласованность всей своей жизни согласно с той старинной традицией, в соответствии с которой функции домохозяина и властелина страны в положении короля еще не были строго дифференцированы. Символом этого можно считать расположение и функцию его спальни, которые послужили поводом для рассуждений в этой главе. У короля в Версальском дворце едва ли было хоть что-нибудь, что можно было бы назвать «частными покоями». Если он желал избегнуть навязанного этикета, подчинявшего себе его жизнь в Версале, то он отправлялся в Марли или в какой-нибудь другой из своих загородных дворцов, где этикет и церемониал были не столь тягостны, как в Версале, будучи, впрочем, и там достаточно обременительными для человека нашего времени.
