Придворное общество - [68]

Они понимали его и, по крайней мере, отчасти и какое-то время, отождествляли себя с тем блеском, который исходил от его власти, чувствовали, как из-за его королевского престижа растет и их престиж.

10.

Один современный историк[133] сказал о правлении Людовика XIV, что в мнении Франции абсолютная монархия была не только наилучшим решением вопроса правления; это было также знаком милости провидения: следовало идеализировать и обожать то самое королевство, которое им самим было необходимо. И уже совершенно по праву государство как таковое стало примером того универсального согласия, которое надолго осталось «главной политической доктриной нации».

Это, конечно же, является обобщением некоторого гораздо более частного феномена. Во-первых, самоидентификация подданных с королем сохранялась лишь до тех пор, пока налицо были зримые успехи, и бремя нужды давило не слишком сильно. Но это идеализирующее описание скрывает амбивалентность, характерную для позиции многих подданных короля. Почти все группы подданных отождествляли себя с королем, видели в нем своего союзника и помощника в борьбе со всеми прочими группами. Однако для структуры этого социального поля характерным было то, что в то же время они всегда жили в напряженном противоречии с королем и, неважно, обнаруживая это или нет, все группы подданных были настроены против короля.

Но, даже с этим существенным ограничением, можно сказать, что вышеупомянутое соответствие[134] между личностью короля и установками состоятельных слоев коренилось в этом тождестве важнейшей мотивации — мотивации престижем. Следует послушать самого короля, чтобы понять всю значимость именно этой мотивации[135]:

«Любовь к славе, безусловно, была для меня на первом месте. Пыл моего возраста и сильное стремление поднять мою репутацию дали мне огромное желание действовать. И теперь я осмеливаюсь сказать, что с тех пор, как я начал испытывать жажду славы, это было настолько тонким чувством, что уподоблялось самой нежной страсти. И в равной степени я колебался между желанием приблизиться и удалиться от него».

Король ведет войны, потому что титул завоевателя есть «благороднейший» и высочайший из всех титулов, потому что король и по своей функции, и по своему предназначению должен вести войны. «И если Людовик XIV заключает мир, то он хвалится тем, что отеческая любовь к подданным взяла верх над его „собственной славой“».

Слава была для короля тем же, чем для дворянина была его «честь». Но стремление приукрасить свое существование и его притязание на престиж превосходили силой и интенсивностью притязания всех прочих людей ровно в той мере, в какой его власть превосходила власть всех прочих людей. Потребность короля в том, чтобы не только осуществлять свою власть, но и постоянно демонстрировать ее (отчасти — в различных символических актах), непрестанно видеть ее отражение в триумфе над другими, в рабской покорности других — а именно это и есть «слава», — указывает в своей основе на силу тех социальных отношений, которые король должен был поддерживать в постоянном напряжении и которыми он должен был управлять с чрезвычайной бдительностью, если хотел сам осуществлять и сохранять свою власть.

11.

Сильнейшее честолюбие и потребность в преображении собственного существования, которые, казалось бы, ставили его над всеми прочими и выделяли из их среды, в то же время налагали на короля цепи, которые крепко и неумолимо вовлекали его в водоворот социальных связей. Выше уже ставился вопрос о том, почему король связывал механизмом этикета и церемониала не только дворянство, но и себя самого. Как мы видим, идеалом для короля была возможность властвовать самому и одновременно каждым своим шагом представлять себя самого в качестве правителя, всем своим поведением репрезентировать власть. Понимание условий его самовластия и в то же время причин озабоченности его мыс лей и чувств обретением и сохранением престижа и саморепрезентацией в соответствии со своим рангом (короче говоря, идеалами придворно-аристократического общества, к которому он принадлежал) открывает путь к ответу на вопрос о связывавших короля обстоятельствах. Он не мог подчинить других людей церемониалу и требованиям этикета как средствам своего господства, не подчиняясь им в то же время сам.

Взаимозависимость людей и то состояние принуждения, которое они при этом испытывают, всегда находят себе одну из точек приложения в определенных общественно сформированных потребностях и идеалах. Но характер взаимосвязей между членами общества будет различным в зависимости от характера их социальных потребностей, которые, будучи обращенными на других людей, одновременно приводят к зависимости от них.

Уже было показано, каким образом потребность дворянства в престиже и социальной дистанции позволяла королю заставить это сословие быть частью придворных связей. Теперь же можно увидеть, как сила этого механизма в свою очередь оказывала принуждающее воздействие на короля: после смерти кардинала Мазарини он хотел править сам, держать все нити господства в своих руках и не делить славу и авторитет властителя ни с каким другим человеком Насколько сильное влияние оказывало на его установку положение его предшественника, видно, например, из того, что всю свою жизнь Людовик XIV твердо придерживался следующего положения: никогда не позволять духовному лицу входить в королевский совет. Он не хотел никому дать шанса стать вторым Ришелье. Может быть, самым трудным моментом в его жизни, с его собственной точки зрения, был тот, когда он после смерти Мазарини объявил, что не желает назначать нового «premier ministre», но хочет отныне править сам Позднее он сам говорил о своем дебюте в роли короля