Придворное общество - [43]

В рамках придворной механики совершенно так же стремление к общественному статусу одних поддерживало такое стремление в других. И после того как стабилизировалась определенная сбалансированная система привилегий, ни одно из привилегированных лиц не могло вырваться из нее, не посягнув на сами эти привилегии, основу всего его личного и социального существования.

Привилегированные особы, находившиеся в постоянном взаимодействии друг с другом, стремились в известном смысле сохранить его, пусть даже это было против их воли. Давление со стороны людей, низших рангом или относительно менее привилегированных, так или иначе побуждало знатных людей к сохранению своих привилегии, и, наоборот, давление сверху побуждало отягощенных им людей к попыткам избавиться от этого бремени, уравняться с первыми, иными словами вынуждало и их вступить в круг конкуренции за статус. Тот, кто имел привилегию участвовать в первом «посещении» или подавать королю рубашку, смотрел свысока и не желал уступить дорогу тому, кто имел лишь привилегию третьего «посещения». Принц не хотел уступать герцогу, герцог — маркизу, и, наконец, все они вместе как «высшая знать» не могли и не хотели уступать дороги тем, кто не имел знатного титула и должен был платить налоги. Одно отношение порождало другое, и так, давлением и встречным давлением, социальный механизм стабилизировался в определенном состоянии равновесия. Именно в этикете зримо для всех выражалось это равновесное состояние. Для каждого вовлеченного в его исполнение человека этикет означал в то же время гарантию иерархически определенного социального существования и его престижа — впрочем, гарантию ненадежную. Ибо из-за тех напряжений, которыми был в то же время пронизан и которыми поддерживался этот социальный механизм, каждый член его непрерывно оставался подвержен атакам, с помощью которых люди, низшие рангом или приблизительно равные рангом и конкурирующие — будь то на основании каких-либо заслуг, будь то по милости короля, будь то, наконец, единственно благодаря искусной тактике, — пытались произвести сдвиги в этикете, а тем самым — в иерархии.

Сдвигов в иерархии, которые бы не нашли себе выражения как сдвиги в этикете, здесь не было. Напротив, малейшее изменение в положении отдельных людей в этикете означало изменение в социальной иерархии двора и придворного общества. А по этой причине, следовательно, каждый индивид был исключительно чувствителен к малейшим изменениям в этом механизме, следил, наблюдая малейшие оттенки, за тем, чтобы сохранялось существующее состояние равновесия рангов, если только сам он не трудился как раз над тем, чтобы изменить его в свою пользу. В этом смысле придворный механизм кружился сам в себе как удивительный perpetuum mobile, питаемый потребностями и напряжением престижа, которые, раз возникнув, постоянно воспроизводились через свою механику конкуренции.

7.

Людовик XIV конечно же не создал механики церемониала. Но благодаря особым возможностям, предоставляемым его социальной функцией, он использовал, укрепил и развил ее, причем со своей, новой точки зрения. Эта точка зрения примечательным образом отличалась от той, в силу которой механику церемониала поддерживала вовлеченная в нее знать. Конкретный пример того, как функционировал церемониал в руках короля, дополнит приведенное выше описание и может наглядно пояснить значение его для короля[88].

Сен-Симон, в связи с некоторым спором о положении в обществе, оставил военную службу. Он сообщил королю, что, к сожалению, не может более служить по причине нездоровья. Король этого не любил. Сен-Симон узнал по секрету, что, принимая это известие, Людовик сказал: «Еще один нас покидает».

Вскоре после этого Сен-Симон в первый раз вновь отправился в спальню короля. При этом некое духовное лицо, как всегда, несло особенного вида канделябр, хотя комната была ярко освещена. Король всякий раз указывал одного из присутствующих, которому этот клирик должен был передать канделябр. Это было знаком отличия. Было точно предписано, как это должно происходить. «Вы снимали перчатку, — говорит Сен-Симон, — выступали вперед, держали светильник в те минуты, когда король ложился в постель, а затем отдавали его первому камердинеру». Сен-Симон, понятно, весьма изумился, когда в этот вечер король назначил его держать светильник, хотя он и оставил армейскую службу.

«Король, — замечает при этом Сен-Симон, — сделал это, потому что был раздражен на меня, и не хотел, чтобы это заметили. Но это было и все, что я получил от него на протяжении трех лет. В это время он пользовался любым незначительным поводом, чтобы показать мне свою немилость. Он не говорил со мною, взглядывал на меня только будто бы случайно, не говорил мне ни слова о моей отставке из армии».

Линия поведения Людовика XIV в этом деле чрезвычайно показательна: здесь, как видим, этикет еще не стал тем таинственным «perpetuum mobile», которым никто более не управляет, но, с точки зрения короля, с ним однозначно соединена совершенно определенная цель. Он не только придерживается традиционной иерархии. Этикет повсюду заключает в себе сферы свободного выбора, и король распределяет их как заблагорассудится, для того чтобы, даже в мелочах, определять авторитет людей при дворе. Монарх использует то настроение умов, которое соответствует иерархически-аристократическому строю общества, он использует конкуренцию придворных за престиж и монаршую милость. Точно отмеряя милость, в которой состоит при нем человек, король может варьировать, в зависимости от своих конкретных целей господства, иерархическое положение и вес отдельных людей в рамках придворного общества, а вместе с тем также смещать по своей надобности существующие в этом обществе напряжения и его внутренний баланс Механика этикета еще не окаменела — она составляет в руках короля в высшей степени гибкий инструмент господства.