Придворное общество - [141]

Таким образом, как образ желаемого, как идеал, как идеология, идея тоталитарной диктатуры как народной общности, в которой нет никаких противоположностей и никаких конфликтов, вполне понятна. Но называть национал-социалистический режим карикатурой на тоталитарную диктатуру, потому что он был пронизан конфликтами и мелким соперничеством, особенно между группами элиты, — значит, совершенно неверно понимать общественную действительность. Тогда возникает иллюзия, будто в чрезвычайно сложном и многообразно расслоенном индустриальном государстве может существовать диктатура, свободная от внутренних конфликтов и противоречий. Возникает впечатление, будто в дифференцированных индустриальных обществах возможна такая диктатура, где диктатору нет необходимости бдительно поддерживать баланс между соперничающими группами и мешать им вступить в союз против него, как это делал некогда Людовик XIV. А это, как мы уже сказали, означает подмену общественной реальности ее пропагандистским идеалом. В том что касается конфликтов и противоречий между соперничающими группами и слоями, различие между демократически-парламентской многопартийной системой и диктаторской однопартийной системой состоит, прежде всего, в следующем: в диктатуре противоречия между фракциями и группами интересов разрешаются в узком кругу элитных групп вокруг диктатора, при его «дворе», а потому, по существу, за кулисами, тогда как в рамках парламентского режима они, в гораздо большей степени, разрешаются на открытой сцене, под контролем общественности и при ограниченном участии широких слоев населения, в форме периодически повторяющихся выборов. Кроме того, национал-социалистический режим был только на пути к консолидации; консолидация, рутинизация распределения власти между элитами была замедлена и задержана войной. Эти обстоятельства, несомненно, способствовали беспорядочному и хаотическому характеру, которым отличалось здесь соперничество за власть и престиж. Но все это едва ли дает основания думать, будто подобного рода явления свидетельствуют об особенно нездоровом характере режима. В рамках диктатуры соперничество между правящими элитами никогда не удается урегулировать до такой степени, как это возможно в рамках парламентского режима. Ведь существо последнего, собственно говоря, и заключается именно в том, что в нем противоречия и споры — нормальные явления любого режима, существующего в развитых и дифференцированных обществах, — проявляются относительно открыто и могут быть сравнительно обстоятельно разрешены. Здесь нет необходимости обсуждать вопрос о том, почему в Германии у людей особенно прочно укоренилась эмоциональная привычка к тому, что ими кто-то — абсолютистский монарх или диктатор управляет сверху, и, соответственно, вновь и вновь возникает желание подчиниться «сильной руке». Приведшее к этому развитие немецкого общества и государства было достаточно сложным. Но травматический страх традиционного раздора между немцами, без сомнения, усиливал в людях опасения, что они сами не сумеют сдержать свою собственную враждебность к другим немцам, которую — раздражая очень многих в Германии — то и дело будоражили нормальные партийные баталии в рамках парламентского режима. Слабость индивидуального самоконтроля в том, что касалось государственных и политических вопросов, проявилась затем в жажде контроля сверху, со стороны кого-то другого, со стороны представителей государственной власти, к которым в Германии вполне привыкли в течение длительного периода княжеского абсолютизма, начиная со времен Тридцатилетней войны. Общественная традиция сильного стороннего контроля в государственных делах, сильного контроля со стороны придворно-государственных властителей оставляла весьма мало места для развития общественной традиции индивидуального самоконтроля за пределами узкой сферы личной жизни. А когда исчез ли монархи, традиционная слабость самоконтроля в государственно-политических делах находила себе выражение в постоянно возобновлявшемся желании стороннего контроля, осуществляемого сильным человеком, пусть и не коронованным. От него ожидали, что он покончит с раздражавшими многих немцев дискуссиями парламентских партий, которые противоречили политической мечте о едином немецком народе как «народе братьев». Но различия мнений и интересов, с неизбежно сопутствующими им напряжениями и дискуссиями, принадлежат к числу структурных особенностей сложных и дифференцированных обществ, поэтому даже исключительно сильный властитель не мог бы сделать ничего, кроме того, что научился бы разрешать раздражающие разногласия между немцами в узком кругу своего постепенно формирующегося двора и скрывать их таким образом от глаз большинства народа.

Так что было бы социологически безосновательно считать национал-социалистическую диктатуру чем-то аномальным, неким отклонением от идеального образа тоталитарной диктатуры потому, что здесь сформировались известные формы сатрапства и, как выражается Моммзен, «„огосударствленного“ и потому, в сущности, анархического лоббизма»[231]. Конкурентная борьба между группировками монопольных элит за доступ к престижу, деньгам и власти, который, в конечном счете, регулируется правителем, — это нормальное явление любого еди ноличного господства, находящегося на пути к консолидации. Такая борьба — одна из структурных особенностей партийных элит диктаторски управляемых индустриализованных национальных государств, равно как и придворно-аристократических элит абсолютистски управляемых доиндустриальных династических государств. Структурой их так же точно обусловлено и то, что в данном случае соперничество и