Придворное общество - [107]

Проникнуть на этот уровень помогает анализ взаимозависимостей. Так, определение некоторой части сети взаимозависимостей, в которую включена была позиция короля в эпоху Людовика XIV, с одной стороны, показывает нам правителя из перспективы «Он»; но в то же время она открывает нам доступ к весьма точной реконструкции его собственного опыта. Не определив того механизма взаимозависимостей, в котором он являлся одним из конституирующих индивидов, невозможно поставить себя на его место и понять, какие альтернативы у него действительно были при осуществлении правления и как он сам, соответственно своему развитию и своему положению, их воспринимал. Мы сможем составить себе достаточно полное представление о его личности только в том случае, если будем рассматривать его собственное поведение и, в особенности, принимаемые им решения в контексте этих альтернатив и его собственной сферы опыта и личных решений в пределах механизма его взаимозависимостей. Лишь тогда мы сможем увидеть в Людовике XIV человека, который пытался решить свои специфические проблемы, как решаем их вы и я. Только если мы поймем, как он приступал к решению — или уклонялся от решения — проблем, перед ним возникавших, мы сможем определить его значимость, а тем самым, может быть, и его величие. Ибо и значимость человека измеряется не тем, чем он кажется нам, когда мы рассматриваем его совершенно самого по себе, как обособленного человека, независимо от его отношений к другим; эту значимость можно определить, только если мы увидим его как человека среди людей, занятого решением задач, поставленных перед ним его совместной жизнью с другими людьми. И потому, когда порой говорят, что Людовик XIV был ничтожным человеком, но выдающимся королем, это хотя и понятно, но в сущности все же неверно. Возможно, таким образом просто пытаются выразить ту мысль, что он, пусть и реализовал оптимальным образом карьеру короля, с другой общественной карьерой — философа, историографа, интеллигента или как «человек в себе и для себя», вовсе без всякой карьеры, — справился бы не так хорошо. Однако о «человеке в себе и для себя» невозможно высказать никаких поддающихся проверке утверждений. Мы не сможем определить значимость человека, пока мы абстрагируемся от его жизненного пути во взаимозависимости с другими, от его позиции, от его функции.

В наше время еще довольно часто поступают именно так. Ученые склонны исходить, даже при оценке людей иных периодов или иных обществ, из злободневных ценностных установок своей собственной эпохи и из множества фактов отбирать как значимые для оценки людей, прежде всего те факты, которые доказывают их значимость в свете наших собственных ценностей. А таким образом исследователи закрывают себе путь к аутентичным взаимосвязям между теми людьми, которых они пытаются понять. Людей поодиночке вырывают из тех взаимосвязей, которые они на самом деле образуют с другими, и гетерономно помещают их в чуждые им взаимосвязи — такие, картина которых определяется современными исследователю ценностными установками. Между тем по-настоящему понять их как людей мы сможем, только если сохраним относительную автономию за теми взаимосвязями, теми фигурациями, которые они сами образуют в своей эпохе с другими людьми, а также за их собственными ценностными установками как одним аспектом этих фигураций.

Анализ фигураций — это просто метод, направленный на то, чтобы обеспечить исследуемым людям большую меру дистанции и автономии от ценностных установок (часто весьма мимолетных и преходящих), возникающих из великих противостояний, в которые бывают вовлечены сами исследователи в их собственной эпохе. Только стремление к большей автономности изучаемого предмета как центральный ценностный масштаб, направляющий взгляд и руку исследователей, дает возможность при исследовании людей поставить под контроль воздействие присущих исследователям гетерономных идеалов. Если в исследовательской работе место гетерономных оценок в большей мере, чем это бывает теперь, займут оценки автономные, тогда можно будет надеяться установить более тесное соприкосновение с фактическими взаимосвязями, с реальным механизмом взаимозависимостей и разработать модели этих взаимосвязей между изучаемыми людьми — такие, которые не подвержены скорой гибели в смене разногласий и идеалов современности и над развитием которых смогут потрудиться другие поколения: таким образом, эти модели смогли бы обеспечить исследованию человеческих обществ несколько большую преемственность от поколения к поколению.

Как мы сказали, образ придворного общества, являющийся перед нами в настоящем исследовании, представляет собою, в малом масштабе, подобную модель. Мы видели, что люди, составлявшие это общество, во многих отношениях были связаны друг с другом иначе, образовывали иные фигурации, нежели люди в индустриальных обществах, и что они, соответственно, и развивались, и вели себя иначе, чем люди, составляющие индустриальные общества. Здесь мы видели, что при анализе фигураций эта инаковость людей иных обществ не трактуется (релятивистски) как чуждая и странная, но и не редуцируется (абсолютистски) к чему-то «вечному, общечеловеческому». Как выяснилось, определение взаимозависимостей позволяет в полной мере сохранить за людьми иных обществ их уникальность, их неповторимость и отличность от других — и в то же время, однако, признать в них также людей, положение и опыт которых мы можем воспринять как свои собственные, — людей, подобных нам самим, с которыми мы, как люди, связаны некоторым предельным отождествлением.