Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века - [50]
Ил. 1. Тардье. Фронтиспис к «Французскому Парнасу» Титона дю Тийе
В эти же годы при русском дворе складывалась своеобразная вольтеромания, имевшая одновременно литературные и политические измерения. Вольтер был тесно связан с министром иностранных дел Франции маркизом д’Аржансоном, инициировавшим дружественные жесты Людовика XV в адрес России; в 1745 г. писатель составил текст собственноручного и в высшей степени лестного письма французского короля к русской императрице. В том же 1745 г. Вольтер через французского посланника в России Л. Дальона препровождал Елизавете свои сочинения, и среди них «Генриаду» в сопровождении особого посвятительного мадригала. Дальону Вольтер писал: «Mon nom ne luy est pas absolument inconnu puisqu’on m’a assuré que’elle prenoit quelque plaisir à voir représenter mes pièces de téâtre; et c’est probablement monsieur une obligation que je vous ay» ([Мое имя ей уже несколько известно, поскольку меня уверили, что она с удовольствием смотрит мои пьесы; вероятно, сударь, этим я обязан вам] – Voltaire 1970, 273; о переписке Вольтера с Дальоном см.: Шмурло 1929, 36–37; Mervaud 1996, 104–105). Весной 1746 г. сбылось еще одно пожелание Вольтера: по инициативе Дальона и при поддержке вице-канцлера М. Л. Воронцова он был избран почетным членом петербургской Академии наук (см.: Князев 1948, 309–311). В апреле того же года в годовщину коронации императрицы на петербургской придворной сцене исполнялась трагедия Вольтера «Меропа», сюжет которой без труда проецировался на историю восшествия Елизаветы на престол (см.: Осповат 2009б).
Культурный обиход двора составлял ближайший контекст эстетических суждений Сумарокова. В примечаниях к «Двум эпистолам» он именовал Вольтера «великим стихотворцем» и объявлял, что «„Генрияда“<…> есть некое сокровище стихотворства». В «Эпистоле II» он хвалил «Меропу»:
(Сумароков 1957, 126, 121)
Еще одна трагедия Вольтера, «Альзира», которую Сумароков тут же именует «Вольтеровой короной», многократно исполнялась на русской придворной сцене начиная с 1746 г. В репертуар петербургской придворной труппы входили в конце 1740‐х – начале 1750‐х гг. и другие драматические сочинения, с похвалой упомянутые в «Эпистоле II»: «Тартюф» Мольера, «Женатый философ» Ф. Детуша и «Митридат» Расина (см.: Всеволодский-Гернгросс 2003, 147–148, 152). Придворный либреттист Дж. Бонекки, сочинивший в 1747 г. одноименную оперу, свидетельствовал, что в Петербурге «славная трагедия „Митридат“, сочиненная Г. Расином <…> есть всем довольно известна» (Старикова 2003, 124). Однако именно Вольтеру принадлежало узловое место в системе придворного вкуса, оформлявшегося «Двумя эпистолами» и сплавлявшего воедино литературную традицию, культуру великосветского досуга и панегирический язык политических торжеств.
А. Юингтон убедительно показала, что буалоизм «Двух эпистол» был замешен на формулировках литературно-критических работ Вольтера (см.: Ewington 2010, 18–23): даже нормативная характеристика Буало в «Эпистоле о стихотворстве» восходила к стихам из «Храма вкуса». Эти же строки Вольтера варьировались в незаконченном анонимном послании к начинающему стихотворцу, сохранившемся в бумагах Я. Штелина:
(ОР РНБ. Ф. 871. № 101. Л. 1–1 об.; курсив наш. – К. О.)
По всей видимости, это стихотворение было написано при елизаветинском дворе примерно в те же годы, что и «Две эпистолы»: Воронцов постепенно утратил роль главного придворного мецената (и главного покровителя петербургской французской общины) после возвышения И. И. Шувалова в конце 1749 г., и тогда же в литературном окружении Сумарокова зародилась традиция насмешек над «надутым» стилем Ломоносова.
Буалоистские стилистические рекомендации соседствуют во французских стихах с панегирическим заданием: будущему сочинителю предстоит воспеть ночной переворот, осуществленный Елизаветой и ее сторонниками в 1741 г. В «Эпистоле II» авторам од и эпических поэм также предлагаются темы из недавней русской истории:
Научная дискуссия о русском реализме, скомпрометированная советским литературоведением, прервалась в постсоветскую эпоху. В результате модернизация научного языка и адаптация новых академических трендов не затронули историю русской литературы XIX века. Авторы сборника, составленного по следам трех международных конференций, пытаются ответить на вопросы: как можно изучать реализм сегодня? Чем русские жанровые модели отличались от западноевропейских? Как наука и политэкономия влияли на прозу русских классиков? Почему, при всей радикальности взглядов на «женский вопрос», роль женщин-писательниц в развитии русского реализма оставалась весьма ограниченной? Возобновляя дискуссию о русском реализме как важнейшей «моделирующей системе» определенного этапа модерности, авторы рассматривают его сквозь призму социального воображаемого, экономики, эпистемологии XIX века и теории мимесиса, тем самым предлагая читателю широкий диапазон современных научных подходов к проблеме.
Автор монографии — член-корреспондент АН СССР, заслуженный деятель науки РСФСР. В книге рассказывается о главных событиях и фактах японской истории второй половины XVI века, имевших значение переломных для этой страны. Автор прослеживает основные этапы жизни и деятельности правителя и выдающегося полководца средневековой Японии Тоётоми Хидэёси, анализирует сложный и противоречивый характер этой незаурядной личности, его взаимоотношения с окружающими, причины его побед и поражений. Книга повествует о феодальных войнах и народных движениях, рисует политические портреты крупнейших исторических личностей той эпохи, описывает нравы и обычаи японцев того времени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В настоящей книге чешский историк Йосеф Мацек обращается к одной из наиболее героических страниц истории чешского народа — к периоду гуситского революционного движения., В течение пятнадцати лет чешский народ — крестьяне, городская беднота, массы ремесленников, к которым примкнула часть рыцарства, громил армии крестоносцев, собравшихся с различных концов Европы, чтобы подавить вспыхнувшее в Чехии революционное движение. Мужественная борьба чешского народа в XV веке всколыхнула всю Европу, вызвала отклики в различных концах ее, потребовала предельного напряжения сил европейской реакции, которой так и не удалось покорить чехов силой оружия. Этим периодом своей истории чешский народ гордится по праву.
Имя автора «Рассказы о старых книгах» давно знакомо книговедам и книголюбам страны. У многих библиофилов хранятся в альбомах и папках многочисленные вырезки статей из журналов и газет, в которых А. И. Анушкин рассказывал о редких изданиях, о неожиданных находках в течение своего многолетнего путешествия по просторам страны Библиофилии. А у немногих счастливцев стоит на книжной полке рядом с работами Шилова, Мартынова, Беркова, Смирнова-Сокольского, Уткова, Осетрова, Ласунского и небольшая книжечка Анушкина, выпущенная впервые шесть лет тому назад симферопольским издательством «Таврия».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В интересной книге М. Брикнера собраны краткие сведения об умирающем и воскресающем спасителе в восточных религиях (Вавилон, Финикия, М. Азия, Греция, Египет, Персия). Брикнер выясняет отношение восточных религий к христианству, проводит аналогии между древними религиями и христианством. Из данных взятых им из истории религий, Брикнер делает соответствующие выводы, что понятие умирающего и воскресающего мессии существовало в восточных религиях задолго до возникновения христианства.
В своем последнем бестселлере Норберт Элиас на глазах завороженных читателей превращает фундаментальную науку в высокое искусство. Классик немецкой социологии изображает Моцарта не только музыкальным гением, но и человеком, вовлеченным в социальное взаимодействие в эпоху драматических перемен, причем человеком отнюдь не самым успешным. Элиас приземляет расхожие представления о творческом таланте Моцарта и показывает его с неожиданной стороны — как композитора, стремившегося контролировать свои страсти и занять достойное место в профессиональной иерархии.
Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии.
Для русской интеллектуальной истории «Философические письма» Петра Чаадаева и сама фигура автора имеют первостепенное значение. Официально объявленный умалишенным за свои идеи, Чаадаев пользуется репутацией одного из самых известных и востребованных отечественных философов, которого исследователи то объявляют отцом-основателем западничества с его критическим взглядом на настоящее и будущее России, то прочат славу пророка славянофильства с его верой в грядущее величие страны. Но что если взглянуть на эти тексты и самого Чаадаева иначе? Глубоко погружаясь в интеллектуальную жизнь 1830-х годов, М.
Книга посвящена истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века: времени конкуренции двора, масонских лож и литературы за монополию на «символические образы чувств», которые образованный и европеизированный русский человек должен был воспроизводить в своем внутреннем обиходе. В фокусе исследования – история любви и смерти Андрея Ивановича Тургенева (1781–1803), автора исповедального дневника, одаренного поэта, своего рода «пилотного экземпляра» человека романтической эпохи, не сумевшего привести свою жизнь и свою личность в соответствие с образцами, на которых он был воспитан.