Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века - [134]

С весельем армия гласила,

Что сам Господь ей помогал <…>

На фоне такого рода политической риторики можно выявить «патриотическую установку», которую Кайперт предлагает искать в историко-лингвистических выкладках «Предисловия…» (Кайперт 1995, 31). О ней свидетельствует, в частности, письмо Шувалова Вольтеру от 3 августа 1759 г., сопровождавшее французский перевод ломоносовского «Слова похвального… Петру Великому» (1755) и варьировавшее темы «Предисловия…»:

Je vous asseure Monsieur que cet original de mr. le professeur Lomonosoff, est très éloquent et très laconique. <…> Il servira au moins Monsieur à vous donner une idée de notre langue et de sa construction, vous verrés qu’elle n’est point à beaucoup près si pauvre que nous l’anonce l’histoire de Brandebourg, qui dit que nous n’avons point des mots pour exprimer l’honneur et la vertu. Plusieurs livres grecs ancienement traduits en notre langue, tels que St. Jean Chrisostome, St. Gregoire etc. suffisent pour démentir cette opinion <…>

[Я уверяю Вас, сударь, что это творение профессора Ломоносова очень красноречиво и лаконично. <…> По крайней мере оно даст Вам, сударь, представление о нашем языке и его устройстве. Вы увидите, что он далеко не столь беден, как сообщает нам история Бранденбурга, где говорится, будто у нас нет слов для чести и добродетели. Достаточно упомянуть многие греческие книги, переведенные в древности на наш язык, такие как Иоанн Златоуст и Св. Григорий, чтобы опровергнуть это мнение <…>] (Voltaire 104, 307, D8429)

Вольтер в этот момент работал над заказанной ему Шуваловым историей Петра Великого, которая, как уже многократно указывалось, «являлась звеном <…> в цепи пропагандистских и контрпропагандистских акций русского двора» эпохи Семилетней войны (Ржеуцкий, Сомов 1998, 233; см. также: Nivière 2000, 386; Voltaire 46, 118–119). Ломоносовское «Слово…» стояло в общем ряду с другими материалами, пересылавшимися Вольтеру из Петербурга (см.: Прийма 1958; Voltaire 46, 116–118). С политическими обстоятельствами и публицистическими дебатами этих лет соотносится и оспариваемое Шуваловым суждение из «истории Бранденбурга» – исторического труда Фридриха II «Mémoires pour servir à l’histoire de la maison de Brandebourg» (1751). Рассказывая о поддержке, оказанной в ходе Северной войны русской армией во главе с Меншиковым его отцу, королю Фридриху Вильгельму, августейший историк пишет:

<…> le Roi <…> donna une seigneurie et une bague de grand prix à Menschikoff, qui aurait peut-être vendu son maître, si le Roi avait voulu l’acheter. <…> Lui et toute cette nation étaient si barbares, qu’il ne se trouvait dans cette langue aucune expression qui signifiât l’honneur et la bonne foi.

[<…> король <…> пожаловал поместье и дорогой перстень Меншикову, который, вероятно, продал бы ему своего господина, если бы король захотел. <…> Он был таким же варваром, как и весь этот народ, не имевший в своем языке понятий чести и верности.] (Friedrich 1846, 150)

Последняя фраза (согласно указанию М. Мерво, появившаяся в печати только в 1757 г., – см.: Voltaire 46, 117) воспроизводила общее место, кочевавшее по отчетам путешественников, дипломатическим донесениям и философским работам. В то же время суждение Фридриха о Меншикове могло сопоставляться с конкретными происшествиями Семилетней войны: в 1757 г. командующий русскими войсками С. Ф. Апраксин был отозван в Петербург по подозрению в государственной измене и умер под следствием, в 1759 г. такие же обвинения выдвигались в адрес его преемника Фермора. Неудивительно, что выпад короля отзывался в риторике его подданных; в одном из прусских памфлетов 1758 г. говорится о русских войсках:

Waren es Feinde, die einen Begrif von der wahren Ehre hatten? <…> Nothwendig müßet ihr die Tugend, die Religion und das Gewißen nicht einmal dem Namen nach kennen. <…> Niemals müßet ihr einen Gott geglaubet; oder an ein künftiges Gericht gedacht haben; weil eure Thaten für Menschen viel zu unmenschlich, für Tugendhafte viel zu schändlich, für Großmüthige viel zu rachgierig, für Verehrer einer Gottheit viel zu gottlos, für Christen aber viel zu blutig sind.

[Имели ли эти враги понятие об истинной чести? <…> Несомненно, добродетель, вера и совесть неизвестны вам даже по именам <…> Никогда не веровали вы в бога и не боялись грядущего суда, ибо деяния ваши для людей слишком бесчеловечны, для добродетельных слишком мерзостны, для великодушных слишком мстительны, для почитателей божества слишком безбожны, а для христиан слишком кровожадны.] (Wegener 1758, 12–13)

Приуроченные к конкретным эпизодам войны обвинения русских войск в жестокости основывались на старинных укоренившихся представлениях о «русских варварах». Берлинский проповедник посвятил особое рассуждение безбожию России:

Wo liegt die Quelle dieser Wuth? – In nichts anders als in dem leeren Raum der rechten und lebendigen Erkänntniß Gottes. <…> Eben aus diesem Grunde ist der Hottentot ein Hottentot, der Cannibale ein Cannibale! <…> Man weiß, daß überhaupt im Rußischen Reich, das Licht reiner Erkänntniß, noch mit vieler dicker Finsterniß umnebelt sei. Unter dem gemeinen Volke herrschet die größeste Unwissenheit, und es mag bey den meisten Vornehmen wohl noch nicht besser sein.