Придворная словесность: институт литературы и конструкции абсолютизма в России середины XVIII века - [114]

В этот же ряд встраивается ломононосовский исполин, аллегория флота, и другие аналогичные фигуры из его од. Как показал К. Рогов, в знаменитом зачине «Оды… 1747 года» фигура Тишины предстает словесным вариантом иконографической фигуры Мира (Pax), изображавшейся «в эмблематической традиции в виде жены с рогом изобилия в руках». Процитируем эту хрестоматийную строфу еще раз:

Царей и царств земных отрада,

Возлюбленная тишина,

Блаженство сел, градов ограда,

Коль ты полезна и красна!

Вокруг тебя цветы пестреют

И класы на полях желтеют;

Сокровищ полны корабли

Дерзают в море за тобою;

Ты сыплешь щедрою рукою

Свое богатство по земли.

(Ломоносов, VIII, 196)

Это олицетворение мира в следующих строфах соседствует и сливается с фигурой императрицы Елизаветы, чье имя, согласно принятой этимологии, заключало понятие тишины. В итоге аллегория тишины «выступает здесь фактически в качестве эмблемы императрицы и ее царствования» (Рогов 2006, 75–77). Аналогичное соположение персоны монарха с политической аллегорией разворачивается в той же оде в строфах, посвященных Петру:

Ужасный чудными делами

Зиждитель мира искони

Своими положил судьбами

Себя прославить в наши дни;

Послал в Россию Человека,

Каков неслыхан был от века.

Сквозь все препятства Он вознес

Главу, победами венчанну,

Россию, грубостью попранну

С собой возвысил до небес.

(Там же, 199–200)

Эта строфа построена на гоббезианских политических тропах. Божественное сотворение человека порождает державную фигуру царя-восстановителя. Он предстает «Человеком» – одновременно подражателем Христа и воплощением государства, являющегося, согласно Гоббсу, «лишь искусственным человеком, хотя и более крупным по размерам и более сильным, чем естественный человек» (Гоббс 1991, 6). В этой точке фигура царя сополагается с Россией в двойном образе, обретающем гигантские очертания Левиафана: венчанная глава царя возносится вместе с Россией до небес, где на гравюре, предваряющей трактат Гоббса, начертана библейская формула суверенной власти.

Исполинская фигура России в обрамлении картографической аллегории появляется годом позже в «Оде на день восшествия… Елисаветы Петровны 1748 года»:

Однако дух еще стремится,

Еще кипит сердечный жар,

И ревность умолчать стыдится:

О Муза, усугубь твой дар,

Гласи со мной в концы земныя,

Коль ныне радостна Россия!

Она, коснувшись облаков,

Конца не зрит своей державы,

Гремящей насыщенна славы,

Покоится среди лугов.

В полях, исполненных плодами,

Где Волга, Днепр, Нева и Дон,

Своими чистыми струями

Шумя, стадам наводят сон,

Седит и ноги простирает

На степь, где Хину отделяет

Пространная стена от нас;

Веселый взор свой обращает

И вкруг довольства исчисляет,

Возлегши лактем на Кавкас.

Се нашею, – рекла, – рукою

Лежит поверженный Азов <…>

В стенах Петровых протекает

Полна веселья там Нева,

Венцем, порфирою блистает,

Покрыта лаврами глава.

Там равной ревностью пылают

Сердца, как стогны все сияют

В исполненной утех ночи.

О сладкий век! О жизнь драгая!

Петрополь, небу подражая,

Подобны испустил лучи.

(Ломоносов, VIII, 221–224)

Эти строфы в известном смысле суммируют поэтику политико-аллегорического представления в ломоносовской оде. Воззвание к Музе, в котором жар вдохновенного поэта отождествляется с ревностью подданного, приводит в действие аллегорическое зрение, позволяющее увидеть Россию в виде исполинской фигуры (см.: Ram 2003, 75–77). Иконическая гипербола обозначает здесь не только географический охват империи, но и общность ее подданных. Эта общность прямо появляется в следующей из процитированных строф, где показана торжествующая столица и пылающие равной ревностью сердца ее жителей. Политико-аффективное сообщество возникает благодаря «сценарию ликования», или аккламации, осуществленному в действительных торжествах и их одическом отображении. Поводом для ликования оказывается, однако, не только идиллическое благополучие империи, но и вынесенное в заглавие оды событие восшествия, государственный переворот. Диалектическая взаимозависимость чрезвычайного положения и устойчивого порядка манифестируется в одических тропах как общая основа монархического режима и возвышенной эстетики, заклинающей поэтическими средствами равную ревность подданных.

ЧАСТЬ III Словесность и придворный патронаж

Глава VI Империя, поэзия и патронаж в эпоху Семилетней войны

I

Среди бумаг Ломоносова сохранилось начало статьи «О нынешнем состоянии словесных наук в России»:

Коль полезно человеческому обществу в словесных наук[ах] упражнение, о том свидетельствуют древние и нынешние просвещенные народы. Умолчав о толь многих известных примерах, представим одну Францию, о которой по справедливости сомневаться можно, могуществом ли больше привлекла к своему почитанию другие государства или науками, особливо словесными, очистив и украсив свой язык трудолюбием искусных писателей. Военную силу ее чувствуют больше соседние народы, употребление языка <…> по всей Европе простирается и господствует <…> Посему легко рассудить можно, коль те похвальны, которых рачение о словесных науках служит к украшению слова и к чистоте языка, особливо своего природного <…> (Ломоносов, VII, 581–582).