Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян - [18]
— Они все одинаковы: так называемые украинцы с востока, русские, белорусы. Вы, поляки, придумали себе, — говорил он, — стереотипы относительно постсоветских народов. Будто русские — это шовинистические задаваки, белорусы — это великое Княжество Литовское, а украинцы — это казаки. На самом же деле никаких различий нет. Одни мы отличаемся от этой серой русской массы, мы, украинцы с Галичины. Если хотите — из Галиции. А они — они все такие же самые. Все это один русский люд. Вы попались в ловушку собственных стереотипов, потому что попросту привыкли к разнообразию. И что каждый — он «какой-то»: немец — такой, итальянец — такой, чех — сякой. А здесь — нет. Постсоветский мир, по сути своей, он словно арабский мир. Все они там совершенно одинаковые. А самое паршивое это то, что все они ужасно тривиальные, циничные и нудные. Всем важна лишь личная выгода. Нет никакого общественного мышления. Потому-то все то и выглядит, как выглядит. Потому что никому не нужно, чтобы выглядело лучше.
— О, курва, — вмешался Кусай. — Men. Ну у тебя и приход!
— А у нас на Галичине, — продолжал свое Тарас, — тут, что ни говори, дело другое. У нас точно так же, как и в остальной части Европы. Нам что-то да нужно, у нас общественные рефлексы. Потому что мы, в Галичине, как народ воспитывались на габсбургском западе, и только лишь после сорок пятого нас забросило к этим серым варварам. То есть, Сталин нас бросил, хуй ему на могилу.
Одним словом: Тарас был западно-украинским сепаратистом. Галицийским. Галичанским. Галичина, считал он, хотя и была самой беднейшей и наиболее презираемой окраиной австро-венгерской империи, все равно представляла собой наиболее цивилизованным регионом, в котором когда-либо проживали украинцы. Наполовину Азия, говорил он, о'кей, может оно и так, но если так — то и наполовину Европа. В историческом плане, утверждал он, украинцы получили, будучи под австрийцами, и конец. Или же под немцами. И нечего плакать и рвать знамена, говорил он. Реальность — она такова, какова есть, и нужно делать выводы. Необходимо оторваться от зараженной российскостью и степью восточной Украины, и развивать здесь, на Галичине, все то, что связывает ее с миром Запада. И присоединиться к этому миру.
«Зеленый графинчик»[54] — пивная, в которой мы сидели, походила на порядочную центрально-европейскую пивную в одном из приятных центрально-европейских городов: в Праге, Кракове, Оломоуце, Братиславе, Будапеште, Новом Саде, Любляне или Загребе.
Над входом в пивную висела кованая вывеска. В средине царил романтичный полумрак. На столиках стояли свечи. На стене, как еще случается в Кракове (но весьма редко в Вене), висел старый император Франц-Иосиф с усами и бакенбардами, как когда-то было сказано, словно у орангутанга. Бармен был почтенным толстяком с благодушным, чешским чувством юмора. Пиво у них было хорошее. Львовское.
И все надписи были сделаны латиницей. То есть, язык-то был украинский, но записанный именно латиницей. С чешскими диакритическими знаками: č, š и ž.
И то, что с языком сделала латиница, было просто невообразимым.
Одни и те же выражения, записанные латинским алфавитом, переносили все из «русского», постсоветского контекста в контекст центрально-европейский. По сравнению с холодной и враждебной российскостью им, выражениям, было намного ближе к теплой и почтенной чешскости. Надпись «Пляшка червоного вина» выглядит совершенно иначе, чем когда записана как «pljaszka červonogo vina»[55].
Потом сюда пришли другие сепаратисты, коллеги Тараса. Когда опьянели, пели «Боже вспомож, Боже охронь»[56]. Я тоже пел, по-польски, а Тарас со своими коллегами — по-украински. Удай с Кусаем поначалу считали, что это «Deutschland, Deutschland uber alles», и именно ее начали петь, но их обложили хуями, так что хлопцы ограничились урчанием, хихиканием словно парочка хомячков из мультика и постоянным повторением «о яааа… о яааа…». Потом мы пели по-немецки, а уже потом — когда все нализались в стельку — бармен вытащил тексты гимна, распечатанные по-чешски, по-словацки, по-венгерски, по-румынски, по-хорватски, по-сербски и по-словенски. А еще даже по-итальянски и по-фриульски[57]. Их мы тоже пели, а чего…
Когда я уже едва-едва стоял на ногах, то заявил — в рамках тоста — что вся этот польско-украинский срач в отношении Львова просто жалок. Ибо мы, два славянских народа — нос картошкой, дерем друг другу чубы за брошенный нам австрияками объедок. Поскольку сами мы такой город построить были неспособны, объяснял я. Ни поляки, ни украинцы.
— Ваше здоровье! — поднял я свой стакашек.
— И это все? — спросил Тарас Кабат. — Весь тост? И за что тут пить, даже если ты и прав?
— За правду, которая нас освободит, — сказал я на это. — До дна!
Сепаратисты переглянулись и выпили.
— Ну и? — спросил Тарас, оттирая губы от томатного сока, потому что аил перцовку с помидором.
