Придет Мордор и нас съест, или Тайная история славян - [17]

Хулипанки весьма профессионально упаковали нам ганджу в пачки из-под зеленого чая и благословили на дорожку.

Ганджа и вправду была забористая. Сукины дети должны были ее перед сушкой мариновать в чем-то особенном. Только я предпочитал и не знать, в чем конкретно. Маруху мы скуривали в беломоринах. Это те самые папиросы, которые Волк курил в «Ну, погоди!». Выглядели они немного похожими на курево из «Пятого элемента», то самое, с очень длинным фильтром, только здесь вместо фильтра была длинная и пустая картонная трубка. Ее нужно было изогнуть в букву «S», и табак уже не летел в рот. Правда, вонял тот табак, что старые носки. Достаточно было смешать его с ганджей, чтобы он полностью забил ее запах. Таким макаром можно было курить самокрутки на улице и не дрожать, что органы чего-то вынюхают.

Тут пришла очередь очередного пункта программы. Этот пункт звался Тарас Кабат. Тарас был старинным дружком Удая. Познакомились они в Перемышле, где Удай родился, а Тарас какое-то время рос. Но самое главное — у Тараса имелась зарегистрированная на Украине тачка и желание провести кислотный трип «по власнiм краю».

«Своя страна» взята в кавычки специально. Потому что, если рассматривать происхождение Тараса, то дело было весьма непростым.

— Мой отец был львовским поляком, мать: наполовину полькой, наполовину украинкой, — рассказывал Тарас, когда мы встретились в пивной «Под зеленой бутылкой». У него было лицо ужасно породистого волкодава, так что выглядел он как хипстерская вариация восточного европейца в стиле Евгения Гудзя из «Гоголь Борделло»[48]. Он все время сильно гнулся вперед, осознавая собственную стилизацию, поскольку это было весьма естественным. На нем был пиджак из сэконд-хэнда с красной звездой на лацкане и тельняшка в голубую полоску. В ухе у него была цыганская серьга. Лицо поросло щетиной типа «five o'clock shadow», но из этой щетины несколько выбивались усы — они были где-то на миллиметр длиннее бороды. Но только на миллиметр. Эта хитроумная операция — с одной стороны — делали так, что усы были заметными, а с другой — аннулировали эффект селянской небрежности. Темные волосы у него были зачесаны назад, как у Ника Кейва, когда у него еще имелись волосы. Свободные, темно-коричневые отглаженные брюки опадали на тапки без шнурков.

— Когда я был маленький, мы выехали в Польшу. Вроде как поляки. В Перемышль… — рассказывал он.

— В Перемышль, — повторил я за ним, и последующая часть истории по причине того Перемышля блеснула своей очевидностью.

— Да иди ты со своим Перемышлем, — вкрутился Удай, который сам был из Перемышля.

— …и там старики нашли работу, там же я пошел в школу. В один класс с присутствующим здесь, хотя и едва-едва, Удаем. И ты знаешь, — оскалил он свои клыки, потому что клыки у него были, что у волкодава, — мои папики до сих пор надеются, что им удастся сделаться настоящими поляками в польском Перемышле.

— А ты, как я понимаю, уже и не надеешься.

— Нет, — ответил он на это. — Я так часто слышал, что я украинец, что мое место на Украине, среди резателей и убийц, что я все это принял очень близко к сердцу.

— Э-э-эей, лично я тебе ничего такого не говорил, — вмешался Удай.

— Скорее всего, потому, что не понимал, в чем тут дело. Короче, как только мне исполнилось восемнадцать, я вернулся во Львов, — продолжил Тарас. — Тут у меня дед с бабкой со стороны матери. И тут мне, курва, никто не гундосит, будто бы я полячок. Я тут родился. Бабка, вроде как полька, только что у нее за польскость. Только такие идиоты, как мои папики, могли спутать польскость людей, воспитанных при Советах, с польскостью поляков из Польши. Или польские политики. Ведь наша местная, так называемая полония прекрасно знает, что даже если они какими-то там поляками и являются, то это совершенно иной вид поляков, чем поляки из Польши. Если они к Польше и подлизываются, то из циничного расчета, а не по причине, какой-то там, курва, любви к утраченной родине. Карта поляка — это, парень, измеримые выгоды, а не, курва, «поля, расписанные колосьями цветными»[49].

— Впрочем, эти расписные поля теперь в Белоруссии, — заметил я. Тарас усмехнулся.

— А вот мой дед со стороны матери, — сказал он через какое-то время, — стопроцентный украинец, в УПА воевал. Это он, — прибавил он, — настоял на том, чтобы меня Тарасом назвать. По своему отцу.

— Ну, — заметил Удай, — имя у тебя поехавшее. Все равно, как если бы ты Верандой звался[50].

— В УПА воевал, — повторил я. — Так, может, он и в моего деда стрелял.

— Может и стрелял, — пожал плечами волкодав. — А твой — в моего.

— Хорошо, что они не поубивали друг друга.

— Друг друга — нет.

«Своя страна» была взята в кавычки еще по одной причине.

Потому что Тарас — ни в коей степени — не отождествлял себя со всей Украиной.

Тарас был журналистом, работал на влиятельном львовском интернет-сайте occidens.ua[51]. Как указывает само название, сайт был однозначно прозападный. Ну и, поскольку в Украине одно, скорее, вытекает из другого — противовосточный.

Восток моей страны, говорил Тарас, ничем не отличается от России. Российская, или, пускай уже будет: славянская цивилизация, говорил он, это цивилизация, которая превращает людей в чудовищ, а пространство — в срач. Эти недоделанные градища