Приданое для Царевны-лягушки - [25]

Коля Птах смотрел на Платона спокойно, с хитринкой в глазах.

– Какие же они дебилы? – спросил он. – Младший полностью спланировал операцию – за один день, только подумайте, а старший обеспечил три автомобиля, самолет, фургон «Скорой помощи» и оружие. Вас вывезли с места убийства настолько профессионально и быстро, что, вероятно, теперь это войдет в пособие для подготовки специальных агентов. Не говоря о том, что братья обнаружили место пребывания человека, успешно прятавшегося уже три года. И еще, что касается ваших племянников. Информация о том, что вы киллер номер один, законспирированный под бухгалтера и работающий под прикрытием спецслужб, поступила к ним от меня.

– Что?.. – опешил Платон. – От вас? – Он схватился за колеса, спустил ноги и резко встал на них.

– Конечно, – спокойно ответил Коля Птах, легким тычком указательного пальца в живот отправив Платона обратно в коляску. – А вы думали, почему они ринулись к вам с уважением и радостью?

– Да как же такое возможно, – не мог поверить Платон, – кто вам позволил и зачем это было нужно?!

– Сами сказали зачем. Чтобы они вам доверяли безоговорочно и слушались во всем.

Помолчав, Платон торжественно заявил:

– Коля Птах! Вы – сволочь!

– Тоже мне новость, – отмахнулся Птах. – А вот вы скоро станете материться и плевать на пол сквозь зубы. Где ваш телефон?

– Телефон? – осмотрелся Платон Матвеевич. – Не знаю, потерял, наверное. Я перед путешествием в Ялту напился, как свинья, потом опохмелился каким-то мексиканско-хохлатским соусом, запил его полубутылкой пива с растворенным в нем наркотиком, а вы спрашиваете, где мой телефон?

– Спокойно, Платон Матвеевич. Потеряли – не страшно. Вот вам новый аппарат.

Птах встал и, как ребенку, надел на шею Платона разноцветную веревочку с мобильником на ней.

– Нажмете кнопочку пять, вам ответят – «бухгалтерия слушает»...

– Прекратите разговаривать со мной, как со слабоумным.

Птах наклонился поближе и, поправляя на груди Платона телефон, прошептал:

– Ей было пятнадцать.

Уставший до оцепенения Платон вдруг захватил левой рукой пиджак Птаха и притянул того еще ближе, чтобы смотреть в скривившееся розовое личико сверху вниз.

– Хотите поговорить о пристрастиях? – спросил Платон.

– Это пристрастие называется опасным для общества сексуальным отклонением, – просипел Коля Птах, вырываясь. Впрочем, совершенно безуспешно.

– Так вы хотите поговорить о сексуальных отклонениях! – удовлетворенно кивнул Платон и оттолкнул от себя Птаха. – В тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, если не ошибаюсь, на дружеской вечеринке после празднования годовщины Великого Октября ваши коллеги – достойные коммунисты и семьянины – засовывали некоторым комсомолкам из бухгалтерии бутылки в заднепроходные отверстия. И что же? Кто-нибудь назвал это сексуальным отклонением или воспользовался для шантажа отснятой тогда пленкой?

– А что, была пленка? Кто снимал? – встрепенулся Коля Птах.

Платон обессилел:

– Вы скучны в своем профессиональном рвении шантажиста и совершенно бесполезны, как собеседник.

– Это потому, что я сознательно не поддерживаю навязанную вами интригу, – огрызнулся Птах. – Давайте придерживаться общепринятых норм морали.

– Морали, – ухмыльнулся Платон. – При чем здесь мораль? Мы по-разному воспринимаем прекрасное в эротике. То, что вы называете «сочными сиськами», я определяю для себя, как вымя. Для вас – «шикарная задница», для меня – круп. Когда вы говорите о предмете желаний, вы очерчиваете в воздухе силуэт фантийского кувшина – узкое горлышко переходит в расширенное вместилище жидкости. А я представляю удлиненный настенный светильник коринфян.

– Чего? – нахмурился Птах. – Скажите проще. Что может привлекать в недоразвитом теле?

– Смысл жизни, – просто ответил Платон. – Смысл жизни в ее священной хрупкости.

– Странно слышать подобное от человека вашей комплекции.

– Кто знает, – вздохнул Платон, – кто знает...

– До определенного вашим братом совершеннолетия Федора Омолова осталось чуть больше месяца, – вдруг заметил Птах, рассматривая себя в зеркале.

Платон уставился на его отражение и вдруг разглядел страх.

– Вы сейчас задаете себе вопрос, кто мне позволил вторгаться в вашу жизнь, да? – подловил его взгляд Птах. – Рыться в интимном, заставлять выделывать совершенно невероятные вещи, так?

– Это смерть позволила, – ответил Платон тихим голосом. – Я уже думал об этом. Только смерть брата могла позволить вам вытворять со мной такое. И знаете, что еще мне пришло в голову? Раз вы используете даже смерть себе на пользу, что вам стоило самому ее организовать?

Они смотрели друг на друга в зеркале, и тоска сковала сердце Платона предчувствием горя. И еще он подумал, что сейчас может умереть – еще один инсульт. Или просто превратиться в неподвижный обрубок, а этот человечек с детским розовым личиком, которое бывает у «доброго пьяницы», как подметил в своей книжке Рабле, будет приходить и высасывать остатки жизни из его обездвиженного тела или бесцеремонно топтаться у могилы.

Дверь кабинета резко распахнулась – ни намека на стук, – и вбежал радостный, возбужденный чем-то Вениамин.

– Сто двадцать восемь! – выпалил он.