Неуловимым движением освободившись от остатков одежды, он опрокинул Юлию на мешки и, подхватив ее под колени, ворвался в ее тело так пылко, что она невольно вскрикнула. Повела бедрами в томительном круговом движении, приподнимаясь… сперва тихонько, вкрадчиво, а потом неудержимо, порывисто, страстно, вступила в этот любовный танец, предназначенный лишь для двоих.
* * *
– Как тогда… – услышала Юлия чей-то слабый, томный шепот – и не сразу поняла, что это шепчет она. – Как тогда?
– И даже несравнимо лучше! – отозвался Зигмунд, еще задыхаясь. – О боже мой! Я думал, мельница не выдержит и рухнет!
Он тихонько засмеялся, обнимая Юлию, и она залилась с ним в лад почти беззвучным, блаженным смехом. Они теперь все делали в лад: и утоляли страсть, и смеялись, и думали.
– Да, мне тоже казалось. Я думала, это Вселенная сотрясается, а оказывается, раскачивалась мельница!
– Вот именно, Вселенная! – воскликнул Зигмунд, приподнимаясь. – Мельницу не обрушили, зато грозу разогнали. Смотри!
Юлия чуть изогнулась, повернула голову.
Боже! В низком окне молодой месяц сияет, небо заткано звездами, а вдали, как зеркало, светится тихий Нарев.
– Это сделали мы, – проговорил Зигмунд, погружая взор в ее глаза, и сладостная дрожь пронизала ее до самого сердца. – Мы вместе.
– Я уже говорила тебе сегодня, что люблю тебя? – прошептала Юлия.
Улыбка мелькнула в глазах Зигмунда:
– Ну скажи, скажи!
Жизнь и любовь как дар богов. Отныне и вовеки!
