Прибыль купца Долгополова - [2]

– А я, сударь мой, сыночка ищу, – врал Долгополов. – Поехал он нонеча на ярмарку до Ирбита, да и запропастился невесть где. Уж боюсь я – не попал ли к «пугачам» в лагерь?

На Оренбургском тракте ямщику он открылся:

– Я, брат, самого царя видеть желаю. Я ведь его знаю. Он мне должен остался. Коли это он самый, а не шаромыга какая, так я свои кровные из глотки у него вырву…

От встреченных по дороге татар и башкиров, возвращавшихся по домам, узналось, что «государь-батюшка Петр Федорович» разбит под Бердою и сейчас направился к Уфе. Но это известие не остановило купца, а лишь раззадорило его алчность.

Долгополов на все вопросы отвечал как надо:

– Везу подарки государю от сыночка его, цесаревича Павлика! Имею шляпу с позументом, сапоги красные, перчатки из замши собачьей да еще два камня, каким цены нету…

И барахло свое наглядно предъявлял, после чего восставший народ, поверив Долгополову, пропускал его беспрепятственно. Пугачев, по слухам, находился уже в Осе, и близ нее Долгополов послал впереди себя одного татарина:

– Уж ты предупреди царя нашего, что богатые подарки ему везу, а от кого подарки – он и сам догадается…

Сыном убитого Петра III был цесаревич Павел Петрович, а положение самого Пугачева после боев с войсками его мнимой «жены» Екатерины II было скверное. Народ разбегался, войско скудело без припасов, кое-где уже поговаривали, что никакой он не царь, а беглая «шаромыга» из донского казачья, и потому известие о прибытии посла от сына-цесаревича было как раз кстати для Пугачева, ибо приезд Долгополова укреплял его положение.

Все это Пугачев оценил тактически правильно.

– Ну? – грозно вопросил он купца.

Емельян Иванович сидел посреди шатра на шелковых подушках, с ножом у пояса, по бокам держал заряженные пистоли. Долгополов сразу понял, что подушки – это еще не трон. Царь он или не царь, а прибыль с него купцу содрать надобно.

– Великий государь! – бухнулся он в ноги Пугачеву. – А я твоему величеству подарки от Павлика привез.

Пугачев даже обомлел. Но «игру» принял:

– Кажи их мне. Сыночек-то мой каково поживает?

Нарочно при всех спросил о сыне, чтобы слышали. И при этом вытер слезу. Позже, давая показания на следствии, Пугачев сам признался, что не раз плакал при имени цесаревича Павла, дабы окружающие люди поверили в его «отцовские» чувства, и тогда он переставал казаться самозванцем.

– Парень здоровый, – отвечал Долгополов. – Очень уж он желает тебя видывать да вместях с тобою поплакать.

– Разлучила меня с ним злодейка жена… Катька проклятая! Но сынка люблю. С кем обручен-то он ныне?

– Да с принцессой германской… с Наташкой!

– Наташку я знаю, – объяснил Пугачев своей свите. – Бывалоча, она ишо во такая была, я ее на колено-то усажу да качаю, а ёна так и заходится от смеха… Девка справная!

Он осмотрел «подарки», а камни из шкатулки ржевской купчихи переложил к себе в кошелек. Долгополов сказал:

– Камушки-то из Индии, таких нигде не найти.

– Я и сам вижу, что редкостные. Сыночек у меня добрый. Дай ему Бог деток от Наташки поболее. – Пугачев приосанился, на подушках сидючи, и спросил: – Уж ты скажи, голубь, шибко ли меня в Питерсбурхе господа Катькины боятся?

– Шибко! А я ваше величество хорошо помню.

В глазах Пугачева что-то сверкнуло – хищное.

– А где мы виделись-то? – насторожился он.

– Да все там же… в Ораниенбауме.

Емельян Иванович помолчал, обдумывая ответ.

– Как не помнить, – сказал он. – Мои камергеры еще тебя пивом потчевали. Небось доволен остался?

– Благодарствую. Я ведь, государь, овес тебе продавал.

– Оно и верно, – призадумался Пугачев.

Долгополов изложил главное, ради чего приехал:

– А деньги-то за овес не получил я с тебя.

Пугачев встрепенулся, спрашивая с интересом:

– А сколько там на мне долгу осталось?..

Теперь оба они, как заправские актеры-импровизаторы, разыгрывали роль, ибо в обоюдном обмане заключалась двойная выгода: Пугачеву – политическая, а Долгополову – денежная.

– Деньги за овес тебе отдам. Погоди ужо. А сейчас, чтобы не было тебе скушно, поди да постой у шатра моего, погляди, как мои генералы господ станут вешать…

Посмотрел Долгополов, как вешают дворян-помещиков, и самому жить расхотелось. Издали-то все гладко казалось, а близ Пугачева страх одолел и думалось: как бы это поскорее во Ржев вернуться. Но Пугачев крепко держал шарлатана при себе, а денег за овес нарочно не отдавал:

– На што они тебе? Погости у меня маленько… Долгополов, чтобы живым вырваться, врал еще пуще:

– Я ведь, батюшка, и порох тебе вез.

– Неужто тебя с порохом не задержали солдаты?

– Да я его в бочку сложил, а сверху мукою присыпал. Порох наилучший, немецкий, его тебе Павел Петрович слал.

Наконец Долгополов не выдержал и взвыл:

– Отпусти меня, государь, так я тебе пороху-то сколько хошь отсыплю ишо, даже самого Павлика сюды привезу.

– Не спеши. Я сам знаю, когда тебе ехать…

Врать так врать, чтобы всем чертям тошно стало. Астафий Трифонович, обнаглев, уже советы Пугачеву давал:

– После Казани тебе прямо на Москву иттить надобно. Павел Петрович, сынок твой, наперед к тебе с большим войском выйдет. Уж ты скажи – одному ему или с женою представиться?