Прибалтийский излом (1918–1919). Август Винниг у колыбели эстонской и латышской государственности - [10]

Через все буржуазные латышские партии прошла глубокая трещина. Причиной тому была внешнеполитическая ориентация. Прогермански настроенная латышская буржуазия всеми прочими рассматривалась как предатель национальных интересов, ее избегали словно чумы. Эта группа оставались в меньшинстве. Большинство же латышской буржуазии или же интеллигенция, ведшая образ жизни пролетариата, хотя и жившая куда лучше, чем громадное большинство крестьянства, склонялась к Антанте и была крайне антигермански настроена. Она распадалась на четыре-пять партий, в рамках которых в самых различных сочетаниях встречались демократические, националистические и радикальные воззрения. Крупнейшей по численности и влиянию группой был Крестьянский союз, руководил которым Карл Ульманис[40], однако с ним я познакомился позднее, когда мы оба уже были при должностях и соответствующих полномочиях. Латышская интеллигенция была настроена радикально, и если я сделаю исключение для Вальтера и Ульманиса, а также еще пары социалистов, то среди них не останется ни одного человека, который имел хоть какое-нибудь значение. Ульманис и Крестьянский союз по политической окраске были умеренно-либеральными, а прогерманская латышская буржуазия сильно тяготела вправо. Таков был пестрый спектр политических партий этого небольшого народа численностью в 900 тысяч человек[41]. Однако, помимо этого, были еще и большевики, имевшие прочную опору в некультурных слоях пролетариата, оставлявшую далеко в тени тех, кто был приверженцем меньшевиков. Почти ежедневно проходили тайные совещания партий, в которых зачастую принимал участие и я. При этом на улице и при входе в дом на всякий случай выставлялись посты. Однако же я позаботился, чтобы этим заседаниям не мешали, о чем я, конечно, латышам ничего не говорил, чтобы не возбудить их недоверия и не лишать их романтического и приключенческого флера, доставлявшего им столько радости[42]. Кстати, осведомительная служба тайной полевой полиции работала так плохо, что, как правило, ей не были известны даже фамилии весьма активно действовавших персон, в то время как сами они полагали, что следят за каждым их шагом, и порой бродили по городу целых полчаса, прежде чем направиться к месту очередного совещания, до которого могли бы при желании дойти за три минуты.

Эти совещания были посвящены подготовке к провозглашению латышской республики. Противоречия между прогерманскими социалистами и проантантовскими радикальными демократами и прочими были, однако, столь острыми, что до объединения так и не дошло. Я известил германскую гражданскую администрацию, что, возможно, вскоре будет провозглашена свободная Латвия, и потребовал, чтобы к этому отнеслись с пониманием, а с латышами и правительством вступили в переговоры. Господин фон Госслер пришел в ужас. Я же опасался, что в противном случае будут повторены прежние ошибки, которые принесли нам столько вреда, и рассматривал возможность срочного отъезда в Берлин, чтобы там убеждать в пользу такого мнения. Однако уже ощущалось, что здесь дело идет к решительному повороту, а потому уезжать было никак нельзя. Под влиянием этих сомнений я и решился ускорить поток событий. Теперь уже я сам посоветовал латышам сформировать Национальный совет, а на его основе образовать и временное правительство. Это произошло 31 октября на совещании, проходившем в конторе латышского общества взаимного кредита[43]. Я тут же предложил текст прокламации, где говорилось о признании факта оккупации Германией и выражалась готовность к сотрудничеству с оккупационными властями в соответствии с принятыми в Гааге принципами управления территориями, занятыми в ходе военных действий. Со своей стороны, я обещал заручиться поддержкой этого акта со стороны балтийских немцев, а также потрудиться, чтобы, пока не поступит признание из Берлина, к этому сочувственно отнеслись местные германские инстанции. Также я заявил о своей готовности отправиться вместе с делегацией к германскому правительству и там оказать ей всяческую поддержку. Латыши были поражены дерзостью такого предложения, а Вальтер сказал, что им надо бы сначала обсудить его. Я оставил их. Спустя некоторое время ко мне в соседнюю комнату пришел один из латышских социалистов и заявил, что предложение придется отклонить. Проантантовски настроенная латышская буржуазия не желает получать независимость милостью Германии и использует мое предложение только для того, чтобы загнать их, социалистов, в ловушку. Сделать же такой шаг в одиночку социалистов уговорить было невозможно, ведь даже самим фактом контактов со мной они оказались сильно скомпрометированы в глазах германофобов.

Эта неудача развеяла многие мои надежды. Мне стало ясно, что в связи с прискорбным итогом войны вскоре должен наступить момент, когда мы здесь уже больше ничего не будем значить. Затем последует и провозглашение независимости – однако уже против нас, а вся Прибалтика станет сателлитом Англии.

На следующий день я выехал в Эстонию.

III. У эстонцев

Когда в ходе первой моей поездки я посетил Дерпт[44], пребывание там показалось мне чуть ли не праздником. Сады и леса стояли во всех красках осени. Куда ни взгляни – ясные лучи солнца и пестрая листва. Город, над которым возвышалась колокольня, выглядел так, что мог бы находиться и в Саксонии, и в Тюрингии – настолько истинно немецким и уютным показался он мне. Германская гражданская администрация и представители эстонской общины, действовавшие с ней на редкость слаженно и в сердечном согласии, а также оккупационные войска в отличной форме и в полном порядке, оживленная и функционирующая полностью на немецком высшая школа: таким для меня остался Дерпт, одно из самых приятных воспоминаний, так что после 12-часовой поездки я с радостью вышел из вагона, когда там остановился поезд. Однако теперь над всей округой лежал морозный туман. В офицерском собрании, где я квартировал, я увидел удрученные лица, прислуга была небрежна и ленива, а довольствие – словно в берлинских ночлежках. Я быстро привел себя в порядок и отправился в город. По дороге я встретил одного офицера, с которым познакомился еще в первой поездке. «Поглядите-ка! Да что это Вы здесь делаете?» – спросил он. Разумеется, я не мог ему рассказать, что здесь делаю.