Втроём они двинулись в дежурное помещение.
– Значит, так, Хасанов, – войдя в «дежурку» и плотно прикрыв за собой дверь, без всяких предисловий начал Крыжнёв. – Я имею право задержать тебя на срок до сорока восьми часов. Пока свяжемся с институтом, где ты якобы учишься, пока запрос в общежитие отправим, время-то и пройдёт. Но можем всё уладить по-хорошему.
– Денег у меня нет, – пожал плечами Хасанов.
– …сейчас ты позвонишь кому-нибудь из своих друзей. Они за тобой приедут, а с собой привезут… – тут Крыжнёв нацарапал что-то на полях валявшейся на столе газеты, затем быстро оторвал исписанную полоску, скомкал её и сунул в карман.
– Некому звонить…
– Ясненько, – с притворным сочувствием зацокал языком Крыжнёв. – Что ж, бывает… Но, как правило, быстро проходит. Посидишь тут с нами часок-другой-третий, отдохнёшь, авось, память-то и вернётся. А мы с товарищем старшим сержантом в честь праздника даже протокол пока оформлять не будем.
Десятки, если не сотни раз, наблюдал Соколов этот спектакль. Среди его сослуживцев встречались истинные виртуозы, достоверные и органичные, как все Гамлеты и Офелии земли, вместе взятые. Им бы на сцену – такие таланты пропадают, обидно даже. Неистовые и проникновенные, яростные и вкрадчивые – к каждому «зрителю» они подбирали свой, единственно верный ключ. Из Крыжнёва со временем тоже должен был получиться большой артист, но пока он только начинал, а потому и с текстом, и с интонациями явно промахнулся: на Хасанова его выступление не произвело ровным счётом никакого впечатления. В отличие от большинства «зрителей» он не оправдывался, не пытался ничего объяснить, не возмущался, не призывал Аллаха в свидетели, не клялся жизнью мамы и старшей сестры, а главное – явно не собирался никому звонить.
– Разбирайтесь, – лишь кивнул равнодушно. – Где мне подождать?
– Вот собака, – процедил Крыжнёв, запирая клетку «обезьянника». И пошёл ставить чайник. Настроение у него было явно испорчено – спектакль провалился.
* * *
Около полудня Крыжнёв отправился на платформу – «ноги размять». На деле же собирался в который уже раз подкатиться к Ирочке, дежурной по станции. Ирочка была молода, хороша собой и совершенно неприступна. Крыжнёв едва доставал ей до плеча и потому как кандидат в ухажёры не рассматривался. Но младший лейтенант был настойчив и сдаваться не собирался.
– Эй ты, Склифосовский, не стосковался ещё? – крикнул он перед уходом Хасанову.
Тот молча отвернулся.
– Ну и чёрт с тобой, сиди…
Через пару минут дверь в «дежурку» распахнулась.
– Сокол, мать твою, чего расселся, у нас ЧП, – с порога завопил младший лейтенант. – Давай, пошевеливайся.
Соколов выскочил в вестибюль. Первое, что бросилось в глаза, – группа людей, сомкнувшихся в кружок.
– Разойдитесь, полиция, пропустите, – Соколов протискивался вперёд, Крыжнёв – за ним. Подбежала Ирочка. Народ расступился.
– Слава богу! – радостно воскликнула старушка в белом мохеровом берете. – Милая, смотри, товарищи милиционеры пришли, сейчас всё будет хорошо. Товарищи милиционеры, мы «Скорую помощь» вызвали, но, может, вы поторопите докторов по-своему, по-служебному?
У стены, прямо на каменном полу, свернувшись клубком, лежала молодая женщина. Дышала она хрипло, с присвистом, переходящим в глухое утробное рычание. Руки в тонких бледно-жёлтых, как мимоза, перчатках судорожно прижимала к большому животу, туго обтянутому тёплым зимним пуховиком. Под ней стремительно растекалась лужица, прозрачная, но с кровавыми прожилками.
– Воды отошли, – зачем-то пояснила старушка в берете. – А роды стремительные, вон как корчится.
– Что делать-то? – ахнула Ирочка.
– Для начала перенести её в «дежурку», – решил Соколов. – Не оставлять же её тут на полу.
– Ещё чего! – взвизгнул Крыжнёв. – Чтобы она нам там всё изгваздала?!
Соколов склонился над девушкой, отвел со лба слипшиеся волосы.
– Попытайтесь подняться, – предложил он девушке, повернулся к Ирочке, мол, помогите. В сторону Крыжнёва старался не смотреть.
Девушка была похожа на актрису. Имени актрисы Соколов не знал, помнил лишь, что она играла в каком-то голливудском фильме бледную и прекрасную царевну эльфов. Сейчас взгляд эльфийской красавицы был блуждающий, слепой. Она смотрела куда-то сквозь Соколова и видела, верно, то, что никому другому сейчас было видеть не дано. Точно такие же глаза – бездонные, страдающие, с расширенными до размера вселенной зрачками – были у косули, которую однажды он подстрелил в заснеженном лесу где-то далеко на севере…
Вдвоём с Ирочкой они подхватили девушку под руки. Толком идти она не могла, глухо стонала, вырывалась, пытаясь опуститься на колени и пополз-ти. Благо до «дежурки» было недалеко. Уложив девушку на клеёнчатую кушетку, Соколов вновь обернулся к Ирочке:
– У вас в аптечке есть какие-нибудь лекарства?
– Что вы, какие лекарства, вы же знаете, нам запрещено! – всплеснула руками дежурная. – Да и какие тут лекарства? У неё же не ангина, а роды! Врачей ждать надо.
Ирочка ушла – надолго покидать пост ей было запрещено. Обещала снова позвонить в «Скорую», выяснить, что и как.
В дверном проёме появился Крыжнёв:
– Блин, да меня сейчас вытошнит, – простонал он так, будто это у него были схватки.