При вечернем и утреннем свете - [29]
Шрифт
Интервал
Качайся, поглядывай зорко кругом,
И если кусками повалится дом,
Попробуй от них увернуться.
Нет дела глупее, чем мчаться во двор:
Ведь камни на город посыпятся с гор;
Безумство — бежать на дорогу.
На буйство стихии взирай свысока,
Не дрогнула б чашечка, то есть рука,
А там как-нибудь понемногу.
Теперь начинается самый содом —
И стоны, и крик, и пылища столбом,
И все принадлежности ада.
Запомни: опасна потеря лица!
Глоточками кофе допей до конца,
Потом уже действуй как надо.
1980
Из дневника
Вчера впервые взял отгул
От электродов и акул —
Да и пуста аквариалка.
Работы нет, душа пуста,
Вчера мне стукнуло полета,
К тому ж вообще акулок жалко.
Вчера мне стукнуло полета.
Приехал президент ЮНЕСКО.
Его приветствовал народ,
Пока до городских ворот
Он шел. Какая-то брюнетка
(Не городская ль голова?)
Читала в микрофон слова,
А я стоял в толпе зевак.
Вот тут-то добрые соседи
И объявили мне в беседе,
Что этот день зовется так:
День Мертвых. Славно! Прямо в лоб.
И угораздило ж родиться.
Нет, братцы, этак не годится.
(«Ковчег» же, между прочим,— гроб.)
Под вечер, лежа на боку,
Варился в собственном соку,
Боюсь, что соку был излишек.
Когда совсем не стало сил,
Таблеткой праздник закусил.
Не привезли ли акулишек?
1980
Мальчик в красной рубашонке
Мальчик в красной рубашонке
В океан бросает камни.
Океан глотает камни
И не делает кругов.
В мире нет ни рыб, ни чаек,
Ни людей, ни берегов.
Никого на свете нет,
Океан обложен ватой,
Из глубин
холодноватый
Проступает ровный свет.
Мальчик в красной рубашонке,
Человек незрелых лет,
В океан бросает камни,
Машет тонкими руками
Камню брошенному вслед.
Как в капкане хомячок,
Всхлипнув, гаснет звук бултыха.
Мир обузданности
тихо
В бездну времени течет.
Чайка плачет в вышине,
Рыба плачет в глубине,
Начинается отлив,
Мальчик весел и соплив.
1976
Осенние цветы
У подножия Черной Горы
Старый город закрыт до поры,
В новом городе тоже несладко:
То фургончик жильем, то палатка,
То ненастье, а то комары.
Где стояла гостиница «Фьорд»,
Груда тверди осталась на глади.
Видно, грунт оказался нетверд.
В этом «Фьорде» не меньше тетради
Исписал я стихами в тоске.
Впредь наука: не строй на песке.
Старый город, он стар для наук,
Сколько б глыб над башкой ни нависло.
Стар и я постижением мук
Исправлять понимание смысла.
И отчетливо видится мне
Рана-трещина в старой стене.
Под навесом растресканных скал
Человек ковыляет в тиши,
Для обломков бессмертной души
Выполняющий роль катафалка.
Бранко — вот кто действительно сдал!
Бранко вовсе развалиной стал,
Руку жмет, улыбается жалко.
Пусть гора не сойдется с горой,
Но руины приходят к руинам.
Мы виток перед Черной Дырой
Совершим в хороводе едином.
Мы возьмем на последний виток
Черногорский осенний цветок.
1980
10. Существовать иль не существовать
Из древних эпитафий
Я никуда не опоздал,
Везде поспел, всему воздал
И все, что сердцем возлюбил.
Воспел сердечно.
На диво трезвый человек,
Я понимал, что в трезвый век
Не сохранишь сердечный пыл
Навек, навечно.
Огонь, коснувшийся меня,
Был частью общего огня,
Я жил средь вас, я не сидел
В своей халупе.
И плод познанья — кислый плод
Не прежде всех, но в свой черед
Я получил,— не в свой удел,
Но с вами вкупе.
Я норовил прожить без лжи.
Меня рвачи, меня ханжи
И те, которым все равно,
Тянули в сети.
Но вот что важно было мне:
Не выше быть, а — наравне,
Сказать, когда молчать грешно,
И быть в ответе.
1968
«Все-таки родина знает свои имена…»
Все-таки родина знает свои имена.
Помните, как хоронила она Шукшина?
Как мы его хоронили,
Сколечко слез уронили,
Сколечко писем горючих послали вдове,
Как горевали по бедной его голове.
Кажется, некуда деться от дутых имен.
Кажется, нечего делать до лучших времен.
Все-таки дело найдется,
Все-таки думать придется,
Все-таки вольная песня в России жива,
Все-таки каждый второй понимает слова.
1975
Попытка перевода
Быть или не быть… Не то! Вот как точнее
Существовать иль не существовать?
Вот что решаем: лучше ли исчезнуть,
Оставив веку всю его бесчестность,
Иль примениться к подлости его?
Что лучше: нечто или ничего?
Ничто — или ничтожество?
Конечно,
Совсем иное лучше, брат Horatio,
Иное, третье. Только нет его!
А есть, чтоб не болела голова,
Четвертое: слова, слова, слова.
Писать стихи, хотя бы и плохие,
Отнюдь не срам. Постыдно сознавать,
Что стих у нас просторнее стихии,—
Им вместе
тошно
сосуществовать!
Прекрасен стих, когда на диво крепок,
Когда стихия — ипостась стиха;
Прекрасен мир, когда он верный слепок,
Но пальцем ткни — труха, труха, труха.
Когда стихию точит короед,
Не только в нас, ни в чем здоровья нет.
Что происходит в Датском королевстве?
На первый взгляд, все то же, что всегда —
Желтеют листья и мычат стада,
Но — черви преуспели в короедстве.
Повсюду происходят разговоры,
Слова юлят и прячутся, как воры,—
И поделом приспешникам молвы!
Но вот словами движет акт творенья,
И что ж наградой? — умиротворенье,
Мы счастливы: слова — но каковы!
Так всуе, втуне гибнет высший дар,
Два высших дара — жизни дар и слова,
И отвести не в силах мы удар,
Пока один не вызволит другого.
А поглядеть, какая благодать!
Коснулась осень каждого листка,
И знать не знают эти перелески,
Что суть вопроса, в сущности, жестка:
Существовать иль не существовать?
Вот что решаем в Датском королевстве.