При вечернем и утреннем свете - [30]
Шрифт
Интервал
Суть иль не суть? Иль это от ума,
А жизнь свои дела решит сама?
1979
Паспортный контроль
Юных пограничников фигуры
В аэропорту.
Лица проницательны и хмуры,
Страшно за версту.
Страшно за версту, хоть и невинен.
О моя страна,
Минем мы с тобою иль не минем
Эти времена?
Страшно человеку под прицелом,
Тяжко под ружьем,
Тягостно и страшно миру в целом
Жить с тобой вдвоем.
Сколько ж это времени продлится,
Годы иль века?
Страшны твои замкнутые лица,
Клацанье замка.
1985
«Казалось бы, вовсе не сложно…»
В. Корнилову
Казалось бы, вовсе не сложно,
И век бы нам это простил,
Носиться душой бестревожно
Меж тихих небесных светил.
Но в небе лихие засады
Души караулят полет,
И знание пуще досады
Покоя душе не дает.
Не рев ли, не вой всемогущий
Нам чудится в звездной пыли?
Но тут выплывает из гущи
Искусственный спутник Земли.
Он чертит свой путь одинокий
В пустыне, где холод и тьма,
Как млечное небо, далекий
И вечный, как вечность сама.
Должно быть, какое-то дело
Доверили люди ему,
Не зря же тщедушное тело
Пустили в бездушную тьму.
И даже, быть может, связали
С ним люди надежду свою,
Не попусту ж в дикие дали
Ушел он, а я тут стою.
Конечно, такая работа —
Она для физических тел.
Но очень знакомое что-то
Я, вперясь во тьму, разглядел.
Не битник, не праздный распутник.
Я тою же метой клеймен,
Я тоже работник, я — путник
На пыльной дороге времен.
И те, кто меня запускали,
Представить едва ли могли,
Какие я высмотрю дали —
Естественный путник Земли.
Я путник, мой путь не окончен,
Мне страшен космический гул,
И мало ли кто там не хочет,
Чтоб я свою линию гнул.
Но, Солнечной предан системе,
Я верю лишь в светлые дни,
Я знаю: какая б ни темень,
А ты свою линию гни.
И кто бы когда бы на свете
Моей ни грозил правоте,
Мне важно, что именно эти
Слова я скажу, а не те.
И если дорога разбита,
То дело и тут не труба,—
Была бы, ребята, орбита:
Работа, свобода, судьба.
1970
Кто сожрал?
Человека в человеке
Кто сожрал? Автомобиль.
От него мы все калеки —
И в душе и в плоти гниль.
Но лишь только «жигуленок»
Свояка кичливый гнет —
Задрожит, как жеребенок,
И копытами взбрыкнет,—
Как я сразу вырастаю
В своих собственных глазах!
Как я версточки верстаю,
Позабыв о тормозах!
И ничуть не озабочен
Перспективою суда,
Вдоль отравленных обочин
Я лечу туда, туда,
Где на мерзостном погосте
Спросит грозный судия:
— Человеческие кости
Кто глодал?
— И я, и я…
1980
Ласточка
Собиралась ласточка
Улетать на юг
И глядела ласково
На своих подруг —
На подруг, с которыми
Заниматься сборами,
И делить с которыми
Сотни верст пути,
И в пути с которыми
Разговор вести.
И ко мне наведалась
Поразмять крыло,
Щебетала весело,
Что на ум пришло:
«Ничего не ведомо,
Ничего не гадано
И ничто не задано
Наперед судьбой,
А проститься надо нам
Навсегда с тобой».
Увидала ласточка
Мой унылый лик
И сказала ласково:
«Не грусти, старик!
Не с добра приходится
За теплом охотиться,
Но порою сходится
И с горой гора.
Ты прости, как водится,
А теперь — пора».
Пожелал я ласточке
Всех заморских благ.
Это ты прости меня,
Коли что не так.
Не сойтись с горой горе,
Ты крутись в чужой жаре,
А я тут, в своей норе,
У зимы в плену
На своем родном дворе
Подожду весну.
1975
Прощание с Парижем
Напоследок — дурацкий круиз
По прелестной и грязной реке,
Вдоль прекрасных и грязных дворцов,
Мимо вечных каштанов.
Мы огнями врезаемся в ночь,
Потому возле наших бортов
Скачет свита в безумных лучах —
Мошки, мушки, букашки.
И безумные эти лучи
Вырывают из тьмы берега.
И немытые своды мостов
Проплывают над нами.
А на стрелке того островка,
Где и я, было дело, сидел,
Там студенты в обнимку лежат —
Дети вечных каникул.
И безумные наши лучи
Вырывают студентов из тьмы.
И студенты, объятья разжав,
Слепо хмурятся свету.
Не буди, ослепление, дурь!
Не лети, мотылек, на огонь!
Не стреляй в меня, бедный студент,
Как пойдет заваруха!
Мой джинсовый нечесаный брат,
Мой суровый возлюбленный сын,
Обнимайся с подружкой своей,
Я проехал, проехал.
Отгорели дурные лучи,
Отгремел корабельный джазмен.
Лишь река все течет и течет —
И грязна, и прелестна.
1978
Гурченко в Чикаго
Эй, воды, воды из крана
Для звезды, звезды экрана!
Вспоминай, народ, скорее,
У кого чего болит!
Эй, портняжки-брадобреи,
Выше голову, евреи,
У кого какая рана —
Песня разом исцелит!
Все сюда! У нашей Люси
Бенефис в шикарном люксе,
Теснота, как в Бенилюксе,
На подмостках гран-кокет!
Ночь длинна, а жизнь длиннее;
Пой, подружка, понежнее,
Это дело поважнее
Стратегических ракет.
Пой, актерка, хватит арту,
Городок совсем не плох,
Жизнь поставлена на карту,
Карта бита, бобик сдох.
Пой, землячка, понемножку —
За себя и за киношку,
За невесту, за жену,
За Шульженко, за Бернеса;
Вся чикагская Одесса
Помнит песни про войну.
Ночь пройдет, а жизнь продлится;
Вся чикагская водица
Утечет, просохнет след,
И засохнет сук, торчащий
Из любви, любви горчайшей
К той земле, которой нет.
Пой, актерка, хватит арту,
Жизнь поставлена на карту,
Карта бита до костей.
Пой про ветер в поле диком,
Про хлеба в дыму великом,
Про старуху с темным ликом,
Растерявшую детей.
1981
«Дитя мое, голубушка моя…»
Дитя мое, голубушка моя,
Кого, каким словечком образумим?
Прости отца, коль можешь: это я
Повинен в том, что этот мир безумен.
За боль свою прости! Ее унять
Я не могу единственно по лени,
Не может быть, чтоб я не смог понять