При вечернем и утреннем свете - [23]
Шрифт
Интервал
Он живой оказался. Оказалось, что он застрахован.
Он капусту жует, а Охотник опять оштрафован.
Это так нелогично. Это в сущности антилогично.
Но войдет в антологию, ибо в сущности антологично.
1981
Коля
В простодушном царстве
Коли Старшинова
Проживают цапля,
Щука и корова.
За боркун, что Коля
Подарил под пасху,
Нацеди, буренка,
Молочка подпаску!
Колю звать к обеду,
Цапля, носом стукай!
А вести беседу
Станет он со щукой.
Щука все-то знает,
Там и сям служила,
У нее на зависть
Становая жила.
И у Коли тоже
Ни усов, ни жира,
Потроха, да кожа,
Да струною — жила.
Не ему ли гости
К совершеннолетью
Перебили кости
Пулеметной плетью?
Не его ли, Колю,
Все равно что плетью
Садануло болью
К тридцатитрехлетью?
Он живет неслабо,
Завязал до смерти,
Не страшны ни баба,
Ни враги, ни черти.
Над рекой избенка —
Деревца живые.
На дворе буренка —
Боркунок на вые.
Во саду ли щука
Надрывает глотку.
На ходулях цапля
Лихо бьет чечетку —
Под щукины частушки пляшет.
1981
Когда его бранят
Когда его бранят (а все кому не лень
Его бранят), когда его бранят,
Я надеваю на уши броню —
Не слушаю.
И не браню.
А тем, которые брюзжат или бранят
И брызжутся слюной у пьедестала,
Я говорю: — Коллеги, сплюньте яд!
Или сглотните —
Ничего с вами дурного не будет.
А брызгаться вам вовсе не пристало.
Да, чувством меры он не наделен;
Да, хвастуном зовется поделом;
Да, он стихи читает, будто чтец,
А это глупо; да, он раб приема.
Но ведь не раб приемных, не подлец,
Не льстец! Он был плечом подъема
Поэзии, он был подъемный кран
Поэзии — и был повернут к нам.
И мы учились —
рабски! —
у него,
Мы все на нем вскормились, лицемеры!
Беспамятство страшней, чем хвастовство.
А чувство меры…
Ах, было бы просто чувство,
Но с ним-то у нас негусто,
И слюна это просто месть
Тому,
У кого оно просто есть.
Когда его бранят (а все кому не лень
Его бранят), когда его бранят,
Я вспоминаю давние слова
О просто чувстве. И квартиру два.
Люблю его и тридцать лет спустя,
Люблю его — без всяческих «хотя»
И давних адресов не забывая.
Он — век мой, постаревшее дитя,
Дом семь, квартира два,
Душа живая.
1986
Где оне?
Та литфондовская дама,
Что в пустой библиотеке
Попросила Мандельштама
И, смежив печально веки,
На ходу шепнула мне:
«Боже, боже, где оне —
Дни поэзии российской?» —
И тропинкою раскисшей
Побрела, прижав тома,
В корпус «А»,—
сошла б с ума,
Кабы я бы в тот же миг
Ей ответил напрямик.
Я ж повел себя гуманно
И в ответ вздохнул туманно.
Что поделать, я не той
Жив страницей, а вот этой,
Не успевшей стать воспетой
И для вас — незолотой.
Младший сверстник мне учитель,
Старший — ран моих лечитель,
Пушкин — бог, а божий вестник —
Мой ровесник, мой ровесник.
И над горечью страницы
Я включу свою свечу
И одной отроковицы
Откровенья пошепчу.
1983
Ах, где же вы были раньше?
Мне молвит юная мадам,
Почти мадмуазель:
«Хочу отдаться вам,
Почтите же меня».
Мне пишет старая лиса,
Имеющая вес:
«Хочу печатать вас,
Пришлите же стихи».
Я той и той желаю благ,
Я в них души не чаю.
Я той и той примерно так
Прилежно отвечаю:
Извините —
У меня затянувшийся творческий кризис.
Но звоните,
Может быть, я поправлю свои дела.
1985
Проклинание Кушнера
Догоняет меня Кушнер,
Хоть и доктор я наук[10],
Доконает меня Кушнер,
Никакой он мне не друг.
Чуть найду какой феномен,
Чтоб потешить знатоков,
Тут же Кушнер, мил и скромен,
Хвать феномен и таков.
Перед тайной полушарий
Я тридцатый год стою[11],
Я решить ее решаю,
Электрод в нее сую.
Наконец в асимметрию
Пролезаю на вершок,
Глядь, а Кушнер мне, Дмитрию,
Про нее сует стишок>{1}.
Я, наукою влеком,
Темной ночью и тайком
За ланцетником собрался —
Низшим хордовым зверьком>{2}.
Я в песок лопату пнул,
Я совком песок копнул,
Глядь, а там обратно Кушнер
Все, что было, почерпнул>{3}.
Я ищу у амфиокса[12]
Мозга клеточный исток,
Я проникся, я увлекся —
Вот он, свернутый листок!
Кушнер рядышком шныряет,
Миг — и тянется к листку,
И куда ж его швыряет? —
В набежавшую строку>{4}.
Уж на что уж сам я ушлый,
Кушнер в сорок раз ушлей.
Доконает меня Кушнер,
Тут попробуй уцелей.
Как случилось, кто виновен,
Что всегда без перемен:
Чуть найду какой фено́мен,
Тут же Кушнер феноме́н.
1986
А и Б
А.
Поэзия есть обнажение смысла
посредством движения звука.
Напротив, бессмыслицей ведают числа,
и это зовется наука.
Наука — мышиная, в общем, работа,
подобье машинного счета.
Но можно расправить и крылья и плечи
простейшими средствами речи.
Б.
Ах, всё наизнанку! Поэзия — это
пустая истома поэта,
Потуга извлечь из мышиного бреда
свое петушиное кредо.
А корень извлечь — это вправду работа, подобье
машинного счета.
А крылья расправим и смыслы расчистим
простым сопряжением истин.
1982
Диалог о рифме, или экспериментум круцис
I
«Но, мой Паскаль,— он говорил Паскалю,—
Допустим, я для рифмы пасть оскалю,
И — что? Какая общая черта
Сроднит тебя, Паскаль, с оскалом рта?
С пасхальным звоном? Пасквилем? Паскудством?
Такой подход граничит с безрассудством.
Не вижу в этом смысла ни черта!»
«А ты увидь! — Паскаль ему на это.—
Ведь ты же сам, Декарт, чутьем поэта
Назвал Монблан, а не Па-де-Кале.
Монблан — скала. От звука шаг до сути.
Ты подсказал, как сдвинуть столбик ртути,
И я, Па-скаааль, полезу пааа скаа-ле!»>{5}
Сей диалог имел происходить
В подпитии хвастливом и хвалебном,
Когда Декарт придумал восходить
С запаянною трубкой и молебном