При реках Вавилонских - [11]

Мириам тоже налила себе арака и подняла стакан:

– Алейхем шолом, и да пребудет мир с вами.

Выпив, она почувствовала жжение в желудке.

За завтраком они говорили о том, что может случиться в Нью-Йорке. Ей доставляло удовольствие разговаривать с Джабари. Мириам знала, что в Америке она будет сидеть за одним столом с арабами, глядя им прямо в лицо, и такая перспектива ее немного пугала, так что встреча с Абделем служила как бы переходным мостиком. Она понимала, что последние тридцать лет этот человек стоял в стороне от основного течения политической мысли арабской нации, верно служа государству Израиль, но ведь есть еще и такая вещь, как национальный характер, и Джабари, вполне возможно, являлся настоящим носителем присущих своему народу черт.

Джабари внимательно наблюдал за сидевшей напротив женщиной, хрипловатый голос которой звучал то устало, то странно волнующе. За годы знакомства он узнал ее историю, получая крохи информации из самых разных источников, в том числе и от нее самой. Впрочем, точно так же и Мириам узнала его историю. Они оба на собственной шкуре испытали, что значит быть щепками в закрутившемся водоворотом мире. Теперь оба поднялись на верхние ступени своего общества и имели возможность оказывать влияние на течение событий.

Мириам Бернштейн можно было назвать типичным продуктом европейского холокоста. Наступавшую Красную Армию она встретила в концентрационном лагере, название и предназначение которого понимала крайне смутно, хотя слова Medizinische Experimente крепко засели в ее голове. Она помнила, что когда-то у нее была семья и другие родители и что сама она еврейка. Остальное всплывало иногда островками. Она немного говорила по-немецки, возможно, выучив язык в ходе общения с лагерной охраной, немного по-польски, наверное, потому, что в лагере было много девочек-полячек. Еще Мириам знала несколько венгерских слов, и это давало основание полагать, что именно Венгрия была ее родиной. Но чаще всего она молчала, и ей было в общем-то все равно, какова ее национальность. В какой бы стране она ни родилась – в Германии, Польше или Венгрии, – значение имело лишь то, что она еврейка.

Красная Армия передала девочку в так называемый трудовой лагерь, где детям приходилось много работать. Те, кто постарше, восстанавливали дороги. В ту зиму многие умерли от холода и болезней. Весной их отправили на поля. В конце концов Мириам оказалась в больнице, откуда ее забрала пожилая еврейская пара.

Однажды в их дом пришли люди из Еврейского агентства. Вместе со своими приемными родителями и многими другими Мириам долго ехала в переполненном вагоне по разоренной войной Европе. Воспоминания о том путешествии являлись ей в кошмарах. Потом их погрузили на корабль. В Хайфе судно завернули британские солдаты. Людей попытались высадить на берег в другом месте. Ночью на побережье вспыхнул жестокий бой между евреями, старавшимися захватить плацдарм, и препятствовавшими им в этом арабами. В итоге в дело вмешались британцы, прекратившие перестрелку. Корабль отошел от берега. Мириам так никогда и не узнала, что с ним случилось потом, потому что оказалась в числе тех немногих, кто успел выйти на берег до начала боя. Пожилая пара, оставшаяся в ее памяти безымянной, исчезла. Может быть, эти люди погибли на берегу, может, остались на борту.

Девочку подобрала другая еврейская пара. Эти люди объяснили британцам, что она их дочь и что зовут ее Мириам Бернштейн. Она заблудилась и попала на берег случайно. Да, она родилась в Палестине. Девочке показалось, что эти люди не умеют лгать, но британцы не стали задавать лишних вопросов и ушли.

Бернштейны взяли ее с собой в недавно организованный кибуц неподалеку от Тель-Авива. Когда англичане ушли из Палестины, на поселение напали арабы. Ее новые отец и мать защищали свой дом и погибли. Спустя несколько лет Мириам узнала, что ее старший приемный брат Иосиф тоже был усыновленным Бернштейнами беженцем. Это не показалось Мириам странным, потому что по ее представлениям большинство детей в мире – ее мире – вышли из лагерей и разрушенных городов Европы. Иосиф Бернштейн прошел через то, через что прошла и она, и, может быть, видел даже побольше. Как и она, он не знал ни своей национальности, ни своего имени, ни своего возраста. Они стали любовниками, а затем и поженились. Их единственный сын, Элия, погиб во время Войны Судного Дня.

Мириам рано стала проявлять интерес к деятельности тех групп, которые искали мира с арабами на локальном уровне, и пыталась наладить доброжелательные отношения с соседями. Как и почти повсюду, настроения в ее кибуце отличались воинственностью, и Мириам все больше и больше ощущала свою изолированность от знакомых и друзей. Пожалуй, лишь Иосиф понимал ее, но и ему, военному летчику, приходилось порой нелегко, когда товарищи нелестно отзывались по поводу миролюбия его супруги.

После войны 1973 года партия отдала Мириам освободившееся место в кнессете в знак признания ее популярности среди израильских арабов и активной роли в движении женщин за мир.

Там на нее быстро обратила внимание премьер-министр Голда Меир, и вскоре женщины стали близкими подругами. Когда через некоторое время Меир ушла в отставку, все полагали, что именно Мириам Бернштейн станет ее голосом в парламенте. При поддержке Меир Мириам получила пост заместителя министра транспорта, который сохранила за собой, несмотря на ряд правительственных кризисов. Со стороны могло показаться – и она сама верила в это, – что ее устойчивость объясняется хорошей работой на занимаемом посту. Противники объясняли это другой причиной: женской привлекательностью Мириам. Но, конечно, она выбиралась из политических передряг главным образом потому, что в ней был силен инстинкт выживания. Мириам сама не вполне сознавала наличие в себе этой черты, и если бы ей представили перечень ее политических махинаций или список уничтоженных ею политических соперников, то она, пожалуй, удивилась бы.